Читать «Спасибо! Посвящается тем, кто изменил наши жизни (сборник)» онлайн - страница 100

А ничего. Певица быстро и коварно вставляла подруге в рот, между передних зубов, щепочку. Да, щепку, тонкую палочку такую. А чтобы подруга не могла закрыть рот. А только, распялив глотку, пела, пела, кричала, орала. Звала на помощь. Возносила хвалу. Плакала и рыдала. Проклинала. Благословляла. Благословляю вас, леса, долины, реки, горы, воды!

Так со щепкой стояла и пела.

Косноязычно. Мучительно. Слезы блестели на румяных щеках.

А я играла. Так играла, будто огонь из пожарной трубы заливала! А получалось так – огонь полыхал еще пуще. Пот бежал по спине. Певица сдергивала с головы мокрое полотенце, швыряла его на паркет. Встряхивала головой, как собака, и с мокрых волос разлетались капли мелким грибным дождем. «Хорошо! Хорошо! Но мне не хватает груди! Живота, живота не хватает! Матки! Маткой пой! Вот отсюда! Отсюда!» И опять подскакивала к моей подруге и клала ладонь ей на низ живота. И надавливала. А я колотила по клавишам нещадно, пугаясь – а вдруг и пианистка тоже должна играть маткой!

…Да. Именно так. Играть надо всем существом. Петь надо всею собой. Жить надо всем телом и всем сердцем, и всей душой, и всем духом, а если ты живешь вполовину, то ты и не живешь. А так, делаешь вид. Сам себя успокаиваешь, что – живешь.

Бедный конь в поле пал! Я стрелой добежал. Вот и наш посад!

Я оглядываюсь кругом. Это мой посад. Я посажена в этот дом навечно, и это мой дворец, моя тюрьма, моя оперная сцена – все что угодно, любое пространство, воображай не хочу. Тьма обнимает. Я еще светлая. И меня еще освещает свеча. Меня. А великой певицы больше нет. Той, что стояла у роскошного рояля в огромном пустом репетиционном зале на фоне собственного портрета – и живописец изобразил ее точно такой, какой она и была: златовласой, с улыбкой, как слепящий в солнечный день снег, с пылающими щеками, с глазами, что то вспыхивают, то гаснут лукаво, и потом опять царски горят подо лбом прозрачные серые кабошоны, – да, точно такой, как в жизни, только – мертвой. Вся живопись мертва перед ней. Все красивости. Все краски. Голос – это не краски. Голос это вихрь, это поток. Бурный поток! чаща лесов! голые скалы…

Мой… приют…

Я сидела за роялем, а певица подходила ко мне, она ходила широкими шагами, она была царственно неприличной, она не стеснялась никого и ничего. Клала тяжелые руки мне на плечи. «Запомни, девочка, запомни навек! Искусство не терпит гладкописи. Гладкой игры, гладенького пенья. Искусство не терпит комильфо! В искусстве лучше передать, чем недодать. Пожадничать. Или испугаться. Лучше пережать, чем недожать! Слышишь?! Не робей, воробей! Тебя будут за это бить. И больно бить! Еще как лупить! Но высшее счастье, девчонки, это быть самою собой. Быть собой! И переселяться в кого хочешь! В Азучену! В Ульрику! В принцессу Эболи! В Марфу Посадницу! Ты, – она сильнее, больнее нажимает ладонями мне на плечи, – помнишь Марфу?» Я киваю. А что мне еще остается делать?