Читать «Солист Большого театра» онлайн - страница 14

(Из моего тогда, в подражание старшим ребятам в общежитии, «поэтического творчества» помню единственную строчку: мама готовит котлетки, папа читает газетки…).

Мама создала культ отца. Он к тому отношения не имел, она по собственному разумению подчинила себя – и меня – его ритму жизни: Не отвлекай папу, он отдыхает перед спектаклем, или распевается, или готовит новую концертную программу. Или: папе вредно волноваться, а твои двойки его огорчают (в моё оправдание редкие). И основной её воспитательный постулат: у тебя папина фамилия, любой твой проступок (вот их хватало) бросает тень на него, а не на тебя! За день до её ухода прошептала: заботься о папе…

Улыбка мамы (1960-е, на даче)

Её любовь ко мне претворялась в повседневной заботе (потом и о моём брате). Одеть/обуть, напоить/накормить, оберечь от болезней, когда болел, выхаживать. У меня было всё необходимое: игрушки и книги, альбомы для рисования и цветные карандаши, тетради, ручки, ластики… Можно сказать, что её любовь ко мне – с тех пор, как я себя помню – была деловито конкретной, и сейчас я со стыдом понимаю, что редко был столь же внимателен к ней. Не потому ли, что о себе заботясь менее всего, она и от меня, всё принимавшего как должное, ничего для себя не ждала? Не стремилась к такой же близости, какая с юности возникла у меня с отцом: он меня обласкивал, как любящая девушка.

Вся её нежность была отдана ему. Когда в утро её смерти я примчался на Тверскую, он меня обнял и прежде чем разрыдаться успел выдохнуть: она была такая нежная…

Её интересовали любые театральные мелочи, она была в курсе всех его перипетий, знакома со многими коллегами, гордилась успехами, успокаивала после неудач. И потому не кажется мне случайной её описка (чистый Фрейд…) в ответе на вопрос анкеты о семейном положении: «жена Большого театра»!

Было бы возможно его певческое, прежде всего, долголетие без неё? Не уверен и в любом случае убеждён: как он был рожден петь, так она – служить. Такое умение, равно как способность любить – редкий, может, редчайший дар. К слову, бывает ли одно без другого?

Ныне вспоминая исполняемый им романс Тихона Хренникова и Павла Антокольского «Как соловей о розе / поёт в ночном саду», я думаю, что всякий раз, когда его пел, он думал о ней: «Звезда моя, краса моя, с которой я обвенчан, ты лучшая, ты самая любимая из женщин»…

Большой

Перебравшись из консерваторского в общежитие театра (комнату освободила Бронислава Златогорова, получившая отдельную квартиру) – четвёртый этаж в здании дирекции на углу Театральной площади и Манежной (тогда улица Маркса), отец навсегда обосновался в ставшем его ареалом-ойкуменой центре Москвы.

Чтобы дойти до артистического подъезда Большого, ему надо было пройти метров сто, до Филиала на Б. Дмитровке разве что двести; здесь на рубеже XIX–XX веков шли спектакли Частной русской оперы Саввы Мамонтова и оперного театра Зимина, с 1960-х – театра оперетты. Рядом были и Консерватория, и Концертный зал имени Чайковского, Дома учёных, актёра и звукозаписи (Государственный Дом Радиовещания и Звукозаписи – ГДРЗ), Центральные дома актёра (ЦДА), работников искусств (ЦДРИ) и литераторов (ЦДЛ). И до Музыкально-педагогического института имени Гнесиных (ныне Российская академия музыки), где он более тридцати лет преподавал, немногим дальше – в хорошую погоду неспешно дошагивал как на прогулке.