Читать «Солженицын и русская контрреформация» онлайн - страница 2

На деле, когда мы читаем даже сахаровские "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе" (1968) с их императивом облагораживать влиянием социализма когда-то породивший его буржуазный мир, мы ясно слышим внятный и четкий язык суда, выделяющий большевистскую версию нашей цивилизации и не слишком отличающийся даже от того, который звучит, скажем, в светловской "Гренаде". Наше контрреформационное движение сможет определить новую фазу российской высокой культуры, более того — само выступить такой фазой лишь в случае, если обозначит твердые критерии суда над миром, язык нового суда. И некоторые приметы такого языка определенно проглядывают в выступлениях Солженицына последних лет, — например, в его речи о "Перерождении гуманизма".

Та часть "китайской проблематики" в "Письме вождям", которая была связана с идеей "сброса" обесцененной метатехнологии и с последующим, по сути внесистемным, положением России, — сегодня выходит, в основном освободившись от сугубо китайских коннотаций, на одно из главных мест во внитрироссийской идейной распре. С дефолтом коммунизма как глобальной метатехнологии, идеологии мировой власти, политическая борьба на сцене мира, который выстроил Запад, сводится к ресурсному переделу — впрямую или мимикрирующей под схватку брэндов (о брэнде как преемнике религии и идеологии много и хорошо пишет в России Александр Неклесса). Последние пятнадцать лет брэнды послебольшевистской власти и ее риторической обслуги апеллируют исключительно к символической стоимости русских в глазах мирового порядка — или, по крайней мере, внушаемым самим русским представлениям об этой стоимости ("либеральная империя", "страна, которой не было", "русский мир, с центром тяжести в диаспорах", "страна не агрессивная, но прогрессивная" и т.д.). На самом деле, сейчас во многом важнее то, каким будет сам миропорядок представляться ближайшему поколению русских, и что он будет стоить в их глазах. Для политизированной русской молодежи, сознающей насильнический и подложный характер мира, куда она попала, открываются два пути. Либо поодиночку или осколочными, выламывающимися из нации астероидными группами — в планетарную антисистемщину. Без гарантий, что дело жизни не сведется к припеву: "Я хату покинул, пошел воевать, чтоб цену на нефть на два бакса поднять" или к порождению в играх "всемирного гражданского общества" новых брэндовых уродов не хуже восставшего из докладов Римского клуба "золотого миллиарда". Либо путь к утверждению России как мировой силы внесистемной, а не антисистемной, через становление и возобладание политического класса с определяющим место России новым языком цивилизационного суда.

Я допускаю, что молодежи разных частей страны этот выбор должен видеться по-разному: иначе в мегаполисах и сложных этнодемографических скоплениях юго-запада России, иначе — в Нижнем Новгороде и Томске, Новосибирске и Иркутске. Нашей контрреформации, коль скоро она поднимет эту ключевую тему из "Письма вождям", по необходимости, придется выходить и на две другие темы. Одна из них, как уже сказано, — отношение между городом как формой национального существования, соответствующей возрасту нашей цивилизации, и мегаполисом как агентом мировой динамики, "интернациональных задач". Этим вопросом сейчас оттесняется проблематика отношений города и деревни, сама судьба российской деревни определится по-разному в зависимости от путей его решения. И, далее, остается в силе тема регионов и узловых точек, в наибольшей мере предрасположенных к утверждению нового образа России, к "заземлению" контреформации.