Читать «Советская литература. Побежденные победители» онлайн - страница 74

Речь на сей раз о Валентине Катаеве, аттестованном столь нелестно хотя бы и по логике мстительности: ведь это именно он и именно Михалкова карикатурно изобразил в повести Святой колодец (1965), что вызвало даже цензурные затруднения — потребовали убрать слишком явные признаки физического сходства. Катаев, однако, вывернулся — вместо «человека-севрюги» возник «гибрид человекодятла с костяным носом стерляди», что сам автор считал даже более удачным шаржем. Конечно, никак не дружеским.

Но за Михалковым — не только право обиженного. В нравственной оценке Катаева он по крайней мере не одинок. «Я грех свячу тоской. / Мне жалко негодяев, / Как Алексей Толстой / И Валентин Катаев», — явил своеобразную сострадательность поэт Борис Александрович Чичибабин (1923–1994). Жалко — кого? Автора восхитительного Детства Никиты и Ибикуса? Автора Растратчиков (1926) и рассказа Отче наш (1946)?

Меж тем не случайно при появлении того же Святого колодца иные отказались признать очевиднейшие достоинства книги: ну как может хорошо писать тот, о ком известно столько дурного?

«Катаева, — записал их беседу Корней Чуковский после возвращения Валентина Петровича из поездки по США, — на пресс-конференции спросили: „Почему вы убивали еврейских поэтов?“

— Должно быть, вы ответили: „Мы убивали не только еврейских поэтов, но и русских“, — сказал я ему. (Конечно, лукавя. — Ст. Р.)

— Нет, все дело было в том, чтобы врать. Я глазом не моргнул и ответил: „Никаких еврейских поэтов мы не убивали“.»

«Такая раздвоенность», повторяя за Михалковым?

Странное впечатление производит трехтомник Катаева 1977 года, им самим обдуманно-репрезентативно отобранный. В нем будто нарочно запечатлена борьба искусства и конформизма, которая все никак не закончится. В сжатое «избранное», куда не вошла — возможно, по причине чрезвычайной известности — повесть Белеет парус одинокий (1936), зато включена Маленькая железная дверь в стене (1964) — о Ленине, к кому Катаев, умный циник, ученик Бунина, вряд ли относился с безропотным поклонением. Правда, именно в этой повести он нащупывал тропку, которая приведет его к новой манере письма, окрещенной им «мовизмом», — и вот это предпочтительное, ревнивое внимание к форме при готовности уступить содержательную часть требованиям официоза, характерно для художников подобной складки. Кинодраматург Анатолий Борисович Гребнев (1923–2002) в Записках последнего сценариста (2000) вспомнил, как режиссер Сергей Юткевич спрашивал о своем фильме совершенно серьезно: «Смотрели Ленина в Париже? Ну, что скажете? Какого я там левачка подпустил, а?».

Но это хотя бы понятно. Ленин! Общеобязательная икона! А есть ощущение, будто автор намеренно заголяется — как бравировал цинизмом в разговоре с Чуковским. Могу, мол, и так, и этак. И нашим, и вашим. Вот картонный Я, сын трудового народа (1937). Вот нестерпимо паточный Сын полка (1945). При этом нет ряда превосходных рассказов, зато на месте «новая проза», гордость Катаева: Святой колодец, Трава забвения (1967), Кубик (1968). Вот, наконец, Растратчики, книга почти позабытая, хотя она едва ли не лучшее из всего, написанного Катаевым.