Читать «Советская литература. Побежденные победители» онлайн - страница 131

Хотя, конечно, в конце 50-х — начале 60-х годов еще не думалось, что это — и подобное — означает приговор эстетике Большого Стиля. Эстетике внечеловеческой, надчеловеческой, в сущности, бесчеловечной.

Сыновья и пасынки

В 1956 году Илья Эренбург, рассказав в Литгазете о никому не известном Слуцком, прибавил с уверенной обнадеженностью: «Хорошо, что пришло время стихов». И три последних слова, как девиз, оказались подхвачены сборником День поэзии, может быть, больше, чем что-то другое, сказавшим о той поре небывалых надежд… Хотя — не совсем так. В том же году, взбудоражив общественность, дважды явилась на свет Литературная Москва, «литературно-художественный сборник московских писателей»; на этом, однако, издание было запрещено.

Пятью годами позже группа писателей во главе с Паустовским, надеясь использовать провинциальные выгоды — удаленность от столиц как фасада или витрины господствующей идеологии, — издает сборник Тарусские страницы, где состав авторов по тем временам демонстративен в смысле оппозиционности, по крайней мере эстетической: Цветаева, Заболоцкий, Самойлов, Слуцкий, Владимир Корнилов, Коржавин, Трифонов, Казаков. Плюс Будь здоров, школяр, первая проза Окуджавы, первая же повесть Владимира Емельяновича Максимова (1930–1995) Мы обживаем землю, начало повести Бориса Исааковича Балтера (1919–1974) До свидания, мальчики. (Названная строкой из песни Окуджавы, эта повесть полностью выйдет в журнале Юность, мгновенно прославит автора, но, к сожалению, останется его единственным произведением такого уровня.)

Но и это дело было закрыто — с репрессиями по отношению к калужским издателям, которые доверились московским смутьянам. Не помогла и защитная демагогия предисловия к сборнику: мол, «величавая картина построения коммунизма, открытая перед человечеством новой программой КПСС, заставляет советского человека заново оглядеть культурные богатства своей страны»…

Но то, что «пришло время стихов», как будто подтверждалось со всей очевидностью. Не только демократически-элитарный зал Политехнического музея, со времен Маяковского — легенда и символ прямого общения поэтов с аудиторией, но и гладиаторская арена Лужников, эта гигантская чаша, до краев наполнялась пришедшими услышать Евтушенко, Ахмадулину, Вознесенского, Окуджаву.

То было, казалось бы, истинное торжество поэзии, но оговорка «казалось бы» не случайна.

Да, стремительно разрастался круг читателей поэзии, что убедительно выражалось в росте поэтических тиражей. Но, с другой стороны, расширение круга было отчасти мнимым: судя по тем же бушующим Лужникам, расширялся прежде всего круг слушателей, даже — зрителей, потому что далеко не всякий, с бою бравший билет на очередное поэтическое ристалище, оказывался способен остаться наедине с книгой кого-либо из кумиров. Не говоря о книге, допустим, Ахматовой.