Читать «Собрание сочинений. Том 1. Первый лед» онлайн - страница 6

В этом смысле, мне кажется «Колокольным эпилогом» мозаичного романа Вознесенского с новой Россией его одна из последних поэм «Гуру урагана» – мощная центрифуга, втягивающая читателя в стремительный вихрь архетипов на злобу ее сегодняшнего дня. Голос Вознесенского «привлек любовь пространства» и «услышал будущего зов», пропустив мимо ушей хамскую дьяволиаду хрущевского времени. По почерку мастера узнаем руку его – самого поэтичного поэта в психопатическое время России. Поистине, на исходе ХХ века, ясно, что место в ХХI веке ему гарантировано, но поэт стремится к пониманию читателя сегодняшнего, когда о поэзии и ее предназначении порядком подзабыли. Ритмы ХХ века «самого великого поэта современности» (как свидетельствует недавно журнал французских интеллектуалов «Нувель обсерватер»), вероятно, живут уже в XXI веке.

Член десяти Академий мира, Вознесенский на самом деле не академик. Он – маг! Поэт и художник – маги по своему назначению и предназначению. Они обладают изначальным знанием подлинных имен вещей и способны вызывать их из небытия к жизни, облекая в форму. Быть может, поэтому вчера, как сегодня, Андрей Вознесенский ворожит-завораживает, иронизируя, играя, перетекая через ритм от звука, намека и недомолвок к всепоглощающему смыслу в пространстве собственных слов и строф.

Эрнст Неизвестный

Гойя

Я – Гойя!

Глазницы воронок мне выклевал ворог,

слетая на поле нагое.

Я – Горе.

Я – голос

войны, городов головни на снегу сорок первого года.

Я – голод.

Я – горло

повешенной бабы, чье тело, как колокол,

било над площадью голой...

ЯК– Гойя!

О, грозди

возмездья! Взвил залпом на ЗападК—

я пепел незваного гостя!

И в мемориальное небо вбил крепкие звезды —

как гвозди.

ЯК– Гойя.

1957

Пожар в Архитектурном институте

Пожар в Архитектурном!

По залам, чертежам,

амнистией по тюрьмам —

пожар! Пожар!

По сонному фасаду

бесстыже, озорно

гориллой краснозадою

взвивается окно!

А мы уже дипломники,

нам защищать пора.

Трещат в шкафу под пломбами

мои выговора!

Ватман – как подраненный,

красный листопад.

Горят мои подрамники,

города горят.

Бутылью керосиновой

взвилось пять лет и зим...

Кариночка Красильникова,

ой! Горим!

Прощай, архитектура!

Пылайте широко,

коровники в амурах,

райкомы в рококо!

О юность, феникс, дурочка,

весь в пламени диплом!

Ты машешь красной юбочкой

и дразнишь язычком.

Прощай, пора окраин!

Жизнь – смена пепелищ.

Мы все перегораем.

Живешь – горишь.

А завтра, в палец чиркнувши,

вонзится злей пчелы

иголочка от циркуля

из горсточки золы...

...Все выгорело начисто.

Милиции полно.

ВсеК– кончено!

Все – начато!

Айда в кино!

1957

Немые в магазине

Д. Н. Журавлеву

Немых обсчитали.

Немые вопили.

Медяшек медали

влипали в опилки.

И гневным протестом,

что все это сказки,

кассирша, как тесто,

вздымалась из кассы.

И сразу по залам,

по курам зеленым,

пахнуло слезами,

как будто озоном.

О, слез этих запах

в мычащей ораве.

Два были без шапок.

Их руки орали.

А третий с беконом

подобием мата

ревел, как Бетховен,

земно и лохмато!

В стекло барабаня,

ладони ломая,

орала судьба моя

глухонемая!

Кассирша, осклабясь,

косилась на солнце