Читать «Собачий переулок (Детективные романы и повесть)» онлайн

Собачий переулок: Романы и повесть

О «незамеченной» литературе

Что ищем мы сегодня в потоке возвращенной литературы? Чего ждем от книг, кем-то и когда-то задвинутых в тень? И случайно ли отторгла их от себя победительная, всегда довольная собой советская литература?

Действительно, ни в одном историческом курсе мы не найдем А. Тарасова-Родионова, и разве что лишь вскользь мелькнут имена Л. Гумилевского, С. Семенова, наиболее удачливого из них.

Может быть, им было не по пути с революцией? Может, разошелся их жизненный ход с ходом истории?

Но нет, к 1917 году каждый из них был настроен вполне радикально и революцию принял как свое кровное дело.

Сергей Смирнов (род. в 1893 г.) принимал участие в гражданской войне, был ранен, контужен, с 1921 года работал в Петрограде в губернской комиссии по улучшению жизни рабочих; Лев Гумилевский (род. в 1890 г.) в 1917 году работал в Петербурге во Всероссийском Союзе рабочих и крестьян, создавшемся по инициативе кронштадтских рабочих и моряков; Александр Тарасов-Родионов (род. в 1885 г.) и вовсе был участником февральской и Октябрьской революций, проверял содержание под арестом царя Николая Романова, арестовывал генерала Краснова, участвовал в наступлении против Юденича, затем Врангеля, в 1921 году принимал участие в штурме Кронштадта, в 1921–1924 гг. работал следователем в Верховном трибунале.

Чем же не устраивали их создания современную критику? Почему о них писали сквозь зубы, с трудом признавали жизненную достоверность изображенного и оттесняли на обочину?

Перечитывая сегодня забытые книги, начинаешь понимать, что в поведении критики была своя логика. Она создавала портрет революции, приняв за точку отсчета ее апофеоз. Так была задумана революция ее идеологами — как венец истории, таким должно было стать и искусство.

Литература же, восстающая сейчас из руин, рисует иную картину. Может быть, оттого что мы сами стали иными за последние годы, сегодня открывается за старыми страницами далеко не хрестоматийная картина. Художники, чей глаз был зорок, а ухо чутко, уловили в революции нечто такое, что противоречило их возбужденному пафосу.

Читая раннюю советскую прозу, видишь, что революционная литература довольно быстро откликнулась на конфликты эпохи. Одним из первых вариантов в литературе стал конфликт между искренним человеческим чувством — и от души идущим, революцией продиктованным классовым долгом. Показательным примером был и остается рассказ Б. Лавренева «Сорок первый», где героиня, полюбившая белого офицера, убивает его, как только понимает, что он остается предан идеям белого движения.

Влияние таких произведений было очень велико, и критика, одобряя их, прекрасно понимала, что делает: исход борьбы чувства и долга в пользу долга не столько отражал реальность, сколько утверждал победу классового долга над эмоцией как обязательный моральный канон (победное шествие мифа о Павлике Морозове — убедительный пример того, как канон входил в плоть и кровь советского человека).

И все же, и все же: поступками героев движут человеческие страсти: ревность, любовное волнение, месть. Хотя в их облике уже есть советская плакатность («большевик — человек в крагах», контрреволюционный заговорщик — сухой, надменный, «вместо лица — презрительная гримаса», а его соперник — мужчина с доброй душой), они действуют как люди, а не классовые марионетки.