Читать «Сентиментальная лирика о любви» онлайн - страница 32

А когда чужими стали,

лучше всех он знал, как бить,

как ломать, он знал в деталях.

И друзья мои внесли

тоже лепту неплохую:

раскрошили, разнесли

и открыто, и втихую.

Растащили закрома…

И как будто подрядилась,

и сама я, и сама

над корытом потрудилась.

Но не век же слёзы лить:

что сломалось – то сломалось.

Без конца себя пилить –

не поможешь и на малость!

Лучше в муках и с трудом,

но упрямо, неустанно

помаленьку строить дом,

где взамен корыта – ванна.

И однажды, нежась в ней,

незлобливо и открыто

вспомнить в буднях новых дней

про разбитое корыто…

Не стараюсь, не спешу.

Быть хочу сама собою.

Может, всё же и решу

как с разбитой быть судьбою.

Всё оплачу, всех прощу,

потому что так любила,

что по-прежнему грущу

обо всём, что раньше было!

Помолчу. Себя пойму.

В конструктивном, трезвом духе

покаянно перейму

опыт пушкинской старухи.

Я богата – и бедна,

я отпета – и отмыта.

Я спокойна. Я одна

у разбитого корыта.

«Все падает из рук…»

Все падает из рук:

карандаши, тарелки…

Остался близкий круг,

но дни и чувства мелки.

Привычка подвела:

в пределах жизни бренной

примеривать дела

и помыслы к Вселенной.

Она теперь мала,

ее масштаб – оковы,

она мечты свела

к задачке пустяковой.

И этот крест несем

мы, злясь, не соглашаясь.

И, словно яд, во всем –

растерянность и жалость.

Но смотрит строго друг:

пусть нет былого хора,

остался близкий круг,

основа и опора.

Остался близкий круг

для торжества науки:

всё падает из рук…

И всё вернется в руки!

«Друзья мои!..»

Друзья мои!

Золото и серебро

в сравнении с ними –

всего лишь медяшки.

Друзья мои делают людям добро,

и вовсе не тяжек

им труд этот тяжкий.

И каждый

чужою бедою распят.

А спросишь: во имя чего? –

не ответят…

Они хорошо после этого спят,

и звезды их снам,

как в младенчестве,

светят…

«Полагаю, что я ничего не добьюсь…»

Полагаю, что я ничего не добьюсь,

что напрасны мечты и потуги.

Понимаю, что я не собьюсь, не сопьюсь,

как иные друзья и подруги.

И что будет последний отрезок пути

и спокойным, и благостным даже.

Что я много чего пожелаю найти,

и найду, и, наверное, буду в чести

у пролаз и у бдительной стражи.

Так о чем я скулю? Горький вздор, отвяжись!

Не терзай мою душу обидой,

что упущено время, проиграна жизнь,

что и тлеет, и тускнет, и гаснет, кажись,

в стороне уголек мой забытый.

Полагаю, и вправду здесь что-то не так.

Катастрофою кажется каждый пустяк,

и сама я в том, видно, виновна.

Пусть меня вразумит не мудрец, а простак,

с этим делом повязанный кровно.

Вот он мне и долбит, что напрасно боюсь:

на пути, где я птицей взъерошенной бьюсь,

мне роскошно жилось и любилось!

Я на этом пути ничего не добьюсь.

…Потому что всего я добилась.

Налегке

Научиться бы жить налегке,

жить легко, без сомнений и риска,

налегке, от всего вдалеке,

что так больно и горестно близко.

Отвернусь, а потом обернусь:

что я бросила – с ядом упрёка?

Отвернусь, обернусь – и вернусь

к близким далям своим издалёка.

Там, куда бы ушла, – та же боль,

та, что будит, ведёт, убивает.

Та же боль, тот же яростный бой…

А без боли его не бывает.

Научиться ли жить налегке?

Где, в заветном каком уголке

та счастливая лёгкость таится?

Что такое на деле она:

полусонной души целина