Читать «Семейка» онлайн - страница 3

— Сейчас ты позабавишься, — сказал мне Симон, потирая руки.

Дети, понимая, что мне сейчас покажут представление с дедушкой-сладкоежкой, дружно рассмеялись, в то время как их мать только слегка улыбалась, пожимая плечами.

Радвен, сложив руки рупором, закричал старику:

— Сегодня у нас сладкий рис со сливками!

Морщинистое лицо старца просияло, он задрожал еще сильнее в знак того, что все понял и очень рад.

Обед начался.

— Смотри, — шепнул мне Симон.

Дедушка не любил супа и отказывался его есть. Но его заставляли ради его же здоровья, и слуга насильно засовывал ему в рот полную ложку, а он отчаянно фыркал, стараясь не проглотить бульона, и брызги фонтаном летели на скатерть и на соседей по столу.

Малыши корчились от смеха, а их отец, страшно довольный, повторял:

— Ну и потешный же старик!

И в течение всего обеда занимались только дедушкой. Он пожирал глазами блюда, стоящие на столе, и нелепо трясущейся рукой пытался их схватить и притянуть к себе. Их нарочно ставили совсем близко от него, чтобы следить за его отчаянными усилиями, за его судорожными рывками, за неистовым позывом всего его существа, глаз, рта, носа, вдыхавшего запах съестного. Он испускал нечленораздельные звуки и от вожделения обслюнявил салфетку. А семья наслаждалась этой отвратительной, уродливой пыткой.

Затем ему положили на тарелку маленький кусочек какого-то кушанья, который он проглотил с лихорадочной жадностью, чтобы скорее получить что-нибудь еще.

Когда подали сладкий рис, с ним чуть не сделались судороги. Он стонал от алчности.

Гонтран крикнул ему:

— Вы слишком много съели, больше не получите!

Все сделали вид, что ему уже ничего не дадут.

И тут старик заплакал. Он плакал, дрожа все сильнее, а дети смеялись.

Наконец ему дали его порцию, совсем крошечную, и он, вкушая первую ложку этого лакомства, издал горлом смешной хлюпающий звук, а шеей сделал движение, похожее на движение утки, проглотившей слишком большой кусок.

Кончив, он опять задергался, выклянчивая добавку.

Сжалившись над муками этого трогательного и смешного Тантала, я стал просить за него:

— Дайте же ему еще немножко рису!

— Да что ты, дружище, если он в его возрасте будет переедать, это ему повредит, — ответил Симон.

Я умолк, размышляя над словами Симона. О мораль, о логика, о мудрость! В его возрасте! Итак, его лишали единственного оставшегося ему удовольствия, заботясь о его здоровье! Его здоровье! Да на что оно такой дряхлой, дрожащей развалине? Щадили, как говорится, его дни? Сколько дней? Десять, двадцать, пятьдесят, сто? Для чего? Для него? Или чтобы подольше сохранить для семьи зрелище этого бессильного чревоугодия?

Ему больше нечего было делать в жизни, решительно нечего. У старика осталось одно только желание, одна-единственная радость — почему же не дать ему вдосталь насладиться этой последней радостью, пока он от нее не умрет?