Читать «Самая страшная книга 2020 (антология, )» онлайн - страница 298

Земля дрожит и гудит – вздыбленная минами, перепаханная снарядами, она содрогается, как сонный гигант в мучительном болезненном пробуждении.

Все пропитано звуками: камни, дерево, глина, песок… Они проникают в кровь и плоть и выворачивают наизнанку. Дробно татахает шрапнель, гулко воют тяжелые снаряды, надрывно, чахоточно кашляют пулеметы – воздух густеет, спрессованный металлом, и разлетается в клочья после каждого взрыва. Навицкому кажется, что он слышит какие-то обрывки фраз, куски слов – прилетевших оттуда, с германской стороны, оседлавших снаряды и шрапнель. Он кричит в запале что-то обратно, вперед, что-то, несомненно, ругательное и очень, очень грубое – но не слышит этого, посылая свои слова верхом на пулях, как первый и последний едкий привет.

Солдаты вжимаются в стенки окопа, втягивают головы в плечи – всеми силами стараясь стать меньше, незаметнее, ничтожнее, втянуться в землю, врасти в землю, стать землей.

Снаряды входят в стенки окопов, вспахивая их, выворачивая наизнанку. Бревна-подпорки торчат как ребра обнаженной грудной клетки.

«Двести тысяч снарядов в день», – зачем-то вспоминает Навицкий лекцию в штабе. Двести тысяч снарядов в день выпускают германские батареи. И это только тяжелый калибр. А шрапнель! А ручные гранаты! А пулеметные пули!

Тах! Тах! Тах! Трах!

Удушливая смрадная волна докатывается до окопа – взрывная волна потревожила гниющие в воронках трупы.

Бубух! Бубух!

Германский аэростат, подожженный снарядом, вспыхивает, на глазах превращаясь в обугленный черный остов.

Навицкий смотрит вперед. Смотрит на германские окопы. Вглядывается до боли в глазах в фонтаны земли, вздымаемые снарядами.

Он смотрит вперед. Изо всех сил смотрит вперед.

Только вперед.

Потому что однажды он уже оглянулся.

И увидел, как на бруствере их окопа стоит старуха.

Стоит, неуязвимая для пуль и снарядов, осколков и искр.

Стоит, вцепившись крючковатыми пальцами в воздух.

Стоит, раззявив рот в беззвучном вопле.

И понял – что стоять она тут будет вечно. Когда закончится война и затянутся раны окопов, когда их кости сгниют в могилах, а потомки забудут имена – и даже когда мир, содрогнувшись в агонии, обновится, словно змея, мучительно сменившая кожу, – и тогда она будет стоять тут.

Поэтому он смотрит вперед.

Не видя ничего.

Хлеб замерз. В нем хрустят иголки льда.

– Мне казалось, что сейчас август, – говорит Навицкий Лопухину, мелко стуча зубами.

Тот качает головой.

– Ноябрь. Самый конец. Число двадцать пятое.

– Но еще пару дней назад было лето! – восклицает Навицкий. – Я же помню, было лето!

– Ноябрь, – упрямо повторяет Лопухин. – Не спорьте с высшими чинами, поручик.

Навицкий послушно замолкает и трет виски. Голова раскалывается от мучительной, дробной боли – кто-то колючий поселился у него в черепе и ворочается там, не находя места. «Занедужил», – приходит какое-то чужое, несвойственное ему слово. Навицкий трясет головой. «Занедужил, касатик».

Краем уха он улавливает обрывки солдатских разговоров. «Клинья», «переезды», «осьминники» – слышится ему.