Читать «Русскоговорящий» онлайн - страница 183
Денис Гуцко
Признаться Толику во всём, что случилось, было непросто. Митя поначалу не собирался никому рассказывать. «Табу», — постановил он и в который раз пожалел, что не умеет отбрасывать хотя бы самые небольшие куски памяти, как ящерица — хвост. Но потом, сидя вдвоём с Толиком перед мониторами, в которых подъезжали и отъезжали серые и чёрные машины, банковские девушки беззвучно проходили по бетонным ступенькам, Митя вдруг крякнул и одним духом выложил ему всё. Дослушав его, Толик многозначительно молчал. Было слышно, как тихонько, по-стрекозьи, зудят мониторы. Звук этот был Мите настолько родным — впрочем, как и всякому охраннику — что обычно он его не замечал, как не замечают собственного дыхания. Но ту тишину следовало чем-нибудь заполнить. Митя вспомнил, как однажды Толик тоже делал одно неприятное признание. Перед тем он пару дежурств ходил мрачный, чуть не подрался с Сапёром, и вообще был не похож на себя. А потом, точно в такой же обстановке, перед этими же зудящими мониторами, признался ему в том, что у него простатит, и он начал посещать лечебные массажи — в этом месте он вздрогнул. И Мите показалось, когда он закончил свой рассказ про паспорт и они сидели, смотрели немое кино в мониторах, что Толик тоже вспомнил про свой простатит. Молчание его означало: теперь мы квиты. Теперь две тайны крепко-накрепко связывали их: Митя не проболтался про Толиков простатит, Толик не станет болтать про его паспортное лоховство.
— Кэ чэ, хочешь потрусить парнягу?
— Надо бы.
Но как ни старался, Митя не мог выдавить из себя нужную порцию злости. Он пробовал по-всякому. Побольней колол себя разными подробностями, мелькавшими в памяти безостановочно. Недавно он зашёл к Люсе. «Аппарат» был увешан гирляндами, на каждом столике стояла пластмассовая ёлочка. Теребя серебристый «дождик», обёрнутый вокруг шеи, Люся поделилась новостями: Витя-Вареник постригся налысо, у группы, наконец, опять есть название — “Hot black”. (— Тебе нравится? Генрих придумал).
— Ой, извини! Забудет!
И она бросилась за уходившим Арсеном, чтобы что-то ему напомнить. Митя взял англо-русский словарик, который Люся, убегая, швырнула на стол — один из тех, что она обычно листала, разучивая новый блюз. Он раскрыл на букву “H” и нашёл нужное слово. «Housekeeper, — прочитал он. — Домохозяйка».
— Домохозяйка, — он ткнул в раскрытую страницу, будто кто-то стоял с ним рядом. — Домо-хозяйка.
Обычно после каждого сеанса самобичевания он крыл Олега последними словами, клял скотские порядки ПВС, в которой туалеты держат запертыми, так что приходится бежать за гаражи и там встречать бывших однокурсников (будь они не ладны!). Ругал буржуя Рызенко за то, что не помог, ругал себя за недюжинную глупость, достойную бронзы в полный рост, ругал продуктивно тупых депутатов и отдельно — сволочей Рюриковичей — за то, что приплыли, братки варяжские, за то, что всё вот так… Словом, не мелочился. Иногда Митя мечтал о том, как он встречает Олега, как бьёт его и месит, втаптывает в бурую декабрьскую слякоть. Иногда — как обливает бензином и поджигает его дверь. И был даже план поджога. Иногда пробовал представлять, как вгоняет нож в его хлипкий живот. Но всё тщетно: по тому ленивому холодку, что оставался на дне бушующей злости, Митя догадывался: ничего этого он не сделает. Он мягок. Его жестокие фантазии никогда не совершатся. Всегда останется нечто, чему он не может дать имя, стоящее непреодолимой помехой между исступленным воображением и действием. Это мешающее
