Читать «Русская сатира екатерининского времени» онлайн - страница 72

Ясно, что при таком порядке расстройство дел было неизбежно. Но зло еще увеличивалось тем, что никто ничего не знал и знать не хотел о том, что делалось.

Россия, – говорит по этому поводу Щербатов, – не яко другие страны, где правительство тщится обнаружить свои операции перед народом; но о самых вещах, касающихся непосредственно народа, в совершенной тайне сие содержит. Что я говорю о народе? Самые таковые дела главному правительству неизвестны, и знает токмо их тот, кому они препоручены. А посему правительство такой поверенной особе сопротивляться не может, самые операции его зависят от хотения того; народ пребывает в неведении и в неудовольствии, иногда и понапрасну; желающие научиться способа не имеют; размышления остановлены, ошибки или злоупотребления неисправляемы остаются, и ошибку ошибкою и зло злом, якобы для поправления, умножают («Московские ведомости», № 154).

В самом деле, обстоятельства наконец до того запутались, что сама Екатерина не хотела их выслушивать спокойно. Державин рассказывает, что после открытой им штуки с торговым балансом, «вместо оказательства какого-либо ему благоволения, хладнокровно о том замолчали. После вышла еще неприятность. Сказывают, что будто таковая правда была императрице неприятною, что в ее правлении и при ее учреждении могла она случиться, или, лучше сказать, обнаружиться. Вот каково самолюбие в властителях мира! И вред не вред, и польза не польза, когда только им не благоугодны!» («Русская беседа», IV, стр. 366). Впрочем, само правительство, учреждая ревизион-коллегию, созналось, что «доселе счету никогда не бывало: а оттого происходит, что и по сие время нет совершенно известия о приходе и расходе и остатках».

Для поправления финансовых затруднений в 1768 году учрежден Екатериною ассигнационный банк. По, по словам Щербатова, «коренные пороки, случаи, незнание, желание выслужиться и нерассмотрение, которые повсегда Российскую империю отягощают, и на сие благое учреждение яд свой разлили». Именно, Щербатов находит, что, во-первых, директору банка предоставлена слишком большая власть, «какова есть непристойна во всяком благоучрежденном правлении»; оттого всегда и возможны были случаи вроде того, который Державин рассказывает о Завадовском и Кельберге. «Во-вторых, – говорит Щербатов, – не посмотря на карту, ниж_е_ вошед в обстоятельство тихости обращения монеты в Российской империи, по причине ее пространства и малой внутренней торговли, положили сумму в банк едва половину в сравнении с суммой наделанных ассигнаций, хотя чрез сие выслужиться, что якобы умножена монета» («Московские ведомости», № 154). Но половина была еще совершенно достаточна. В первые годы по выпуске ассигнаций бумажный рубль ходил 98 и 99 копеек, а с 1774 года, когда издан был указ, чтобы не обращалось в империи более 20 мильонов бумажных денег, держался даже al pari с серебряным рублем. Но когда в 1786 году выпущено было еще на 100 мильонов ассигнаций, с учреждением государственного заемного банка, бумажный рубль в первый же год упал до 92 копеек и затем быстро понижался. Вместе с тем падал и наш заграничный курс. В 1789 году бумажный рубль ходил еще по 90 копеек, а во внешней торговле, по свидетельству Щербатова, наш рубль серебряный стоил уже 36 штиверов, то есть 72 копейки, «а прибавя к тому еще 10 копеек промену, учинит, что рубль 10 копеек стоит 36 штиверов», то есть что на заграничных товарах мы постоянно теряли 38 %. А между тем выпуск ассигнаций продолжался; в последние шесть лет царствования Екатерины выпущено их еще на 57 мильонов, и вследствие того бумажный рубль, стоивший в 1790 году 89 коп., в 1792 году стоил уже 79, в 1794–71, а в 1795–68, между тем как серебряный рубль поднялся во внутреннем обращении до 146 коп. В 1788 году уже почувствовался недостаток даже в медной монете, «вдруг начали деньги оскудевать в Москве и в других городах, пошли менять, там учинили затруднения, якобы не довольно было счетчиков; не получившие пошли без медных денег, другим рассказали, и кредит банка государственного и монарша слова (Екатерина дала «торжественное монаршее слово, что каждая ассигнация должна почитаться за наличные деньги и верно будет плачена») пропал». Затруднения при размене ассигнаций достигли до того, что банк прекратил уплаты и, «прибегнув даже к самым насильственным мерам», запер ворота и поставил к ним караул, чтобы никого на двор не пускать. Вследствие этого размен денег стоил огромных процентов: в некоторых городах доходил до 15, даже до 20 копеек на рубль.