Читать «Россия земная и небесная. Самое длинное десятилетие» онлайн - страница 151

– Давай поставим с самого начала, – предлагаю я Бэлле. Она с готовностью соглашается. Добрая она была девочка, всегда хотела сделать людям приятное. Где-то она теперь, моя старушка?

Раза три подряд прослушали Утесова. Слушали бы и еще, но почувствовали, что надо все же знать и меру. Заводя ослабевшую пружину, Бэлла просит меня:

– Сходи в гостиную, возьми другие пластинки, они там на маленьком столике лежат, где стоял патефон.

Идти туда одному страшновато, но не подаю виду. Вступаю в прихожую с медведем, а дальше что-то не могу сообразить, куда сворачивать. Когда шел с Бэллой, не догадался приметить дорогу, а возвращаться спрашивать ее неудобно – скажет, что это, мол, за дурак, в трех соснах заблудился. И я толкаю одну из дверей наобум.

Но эта дверь ведет вовсе не в залу, а в какую-то узкую и длинную комнату, похожую на коридор. В ней стоят столики с фарфоровыми вазами и висят застекленные гравюры. В комнате никого нет, но через полуоткрытую в другом ее конце дверь доносятся резкие голоса Валентины Яковлевны и Петра Михайловича, пригвождающие меня к месту.

Восстановить содержание того, что они кричали друг другу, я не могу даже приблизительно. Дело не в том, что с тех пор прошло много лет, а в том, что половины произносимых ими слов я тогда просто не понимал. Это была ужаснейшая площадная брань. Если учесть, что в нашей семье и слово «дурак» считалось недопустимо грубым, а в школу, где дети быстро расширяют свой лексикон, я еще не ходил, то можно догадаться, что ссора супругов звучала для меня как бы на китайском языке. Тем не менее, не знаю уж, какой там интуицией, я отлично понял, что смысл выкрикиваемых фраз неописуемо мерзостен. Возможно, мне помогли разобраться в этом некоторые доступные сознанию слова – например «идиот», часто произносимое Валентиной, и «потаскуха», визгливо повторяемое ее мужем. И, мне кажется, именно в этот момент я потерял свое детское целомудрие и ощутил то, что часто ощущают при этом все люди – ужас и отчаяние.

Уже лет через сорок дядя открыл мне оборотную сторону внешне благополучной супружеской жизни этой четы. Оказалось, что к Петру Михайловичу перешло от генерала не только обладание идеальным женским телом, но и несение тяжкого креста. В первые же месяцы брака Валентина начала приглашать к себе погостить каких-то молодых людей, которых представляла ему как своих родственников. Мой дядя как-то набрался храбрости и при случае сказал соседу: «Что это за двоюродные братья приезжают все время к вашей жене – не кажется ли вам это подозрительным?» Сказал и сам был не рад: хирург схватился за голову, скривил рот, а потом и заплакал. «Я знаю, Александр Александрович, что она мне изменяет, но что делать – я ее люблю и все ей прощаю…» Судя по подслушанному мною скандалу, процесс прощения в те годы проходил не так уж гладко. Потом, говорят, Валентина окончательно сломила мужнину волю и амбицию, и он уже сам подыскивал ей любовников.