Василь Кириллович, влекусебя через твои глаголы:«Как дождь я словом потеку;и снидут как роса к цветку,мои вещания на долы».На домы высевает снегсвое фигурное, незлоезерно, а мягкий человектвердеет, устремляя бегтуда, где тверже будет втрое.Вокруг: огромная зималежит как рукопись, но читкаей не грозит, т.к. оназадумана похожей наизнанку собственного свитка;воздуси надрывает крик,где с вороненым горлом птицылетят семеркой масти пик,изображая черновикразвернутой внизу страницы;и я, одушевленный комземли, гляжу, как неумелопо ней воркующим вилкомгуляют гули босиком,подруг тираня то и дело.«Густеет время по краямпроцессуальности сусалив лазури вывернутых ям,изобразивших небо», – намнедавно гегеля́ сказали.Нас ослепило зренье, насслух оглушил, а голос речипо сути – вольный пересказистошной немоты, запаскоторой в небе бесконечен.Как медленно живут кусты!О, скоростной не интересеним человек; плюсуй: пустыдля нас частоты чистотысверхзвуковых эльфийских песен.Когда (и потому что) ихмы слышать не умеем, нашекривое горло из простыхоколоземных звуков стихсплетает медленно и страшно.Пуская в мир бумажный гром,мы голосуем у обочинзвезде, летящей испоконвеков на человечий звон,который сам себя короче…… в противном случае все кончится сейчас,речь вновь непроницаема, а небоуже не оное, а купол, т.е. часть,которая отсутствует у нимба,когда он – заготовка котелкаЧ.Чаплина – о, противоцерковнасия нелепость, а строка легкаи, видимо, поэтому бескровна.… поэзия по-прежнему – вокруг…повсюду рейн, и Парщиков – в отъезде,Дрожащих Слава съежился, на стукоткрыв сначала страху, а возмездью –как следствие того, что он впустилвначале страх… Летают люббеллюли(читай: стрекозы), воздух без стропил,наверное, обрушится в июле…О, сыворотка утренней росы!О, разложение седой росы вечерней!Стоят несумасшедшие кусты,безумие примеривая – чем некартина засыпания… Вокруг –поэзия – сиротство без причины:так женщина изогнута, как лук,в объятиях безрукого мужчины.Речь вопрошает собственную речь,которой нет и даже быть не может,она течет и продолжает течь,не задевая зрения и кожи…Мое слепейшество глядит на озерко,где ангел приводнился (это – птица,которой не почетно, а легкокак ангелу – без ряби приводниться).А тенью покрываемая, теньв пустой траве валяется без дела,отбрасывает эту дребеденькакое-то невидимое тело…Мне Рильке приоткрыл свои костры:в прохладных складках пламени тряпичномони за гранью, скажем, красоты(и только там) смогли косноязычьедовоплотить в невыносимый грех –стоять все время на пороге речи,молча за всех (вот именно – за всех)без удержу, а чаще – безупречно…Смотри, как хорошо, когда странаизнемогает в деньгах и стыдобе,как девушка, которая стройна,но плод уже намок в ее утробе.И стыдно ей, и хорошо в деньгах,и шум купюр напоминает море,и тесно ей в невинных берегах,и сладко (есть свидетели) в позоре.Как хорошо, когда страна вернаневерности: она открыта боли,как хорошо, когда она пьяна,пытаясь на свободу приступ волибез соли обменять, а соль – в крови…День – это ночи видимый избыток…Валяются сограждане моив любви, не существующей без пыток…… касательно Ахматовой – еедешифровал один печальный бонза:монашенка с блудницею – вдвоемв ней уживались – это одиознозвучит, но между данных полюсов,действительно, порхала наша Анна,чей голос – двуединство голосов,которое, по меньшей мере, странно.Цветаева – истерика и стыдпод небеса взлетевшей институтки,и ревность неразгаданных обид,и жуткие меж ними промежутки.О Мандельштам, не знающий корнейни родины, ни нации, ни рода,промежду двух, пытавшийся, морей,как ласточка, зависнуть, но природаподобного мучения простаи, более того, велеречива:петляет там не путь, а пустота,а смерть черна и даже не червива!… прости меня, великий метранпаж,что в «Разговоре с Дантом» ни бельмесане понял ты, направив свой куражк поэзии, которая довесок,допустим, невесомости любви,чей профиль то и дело, то и делоловили амфибрахии твои,но не смогли из чернозема телоему слепить… о неслепой Гомер,о не Гомер, а муж своей Ксантиппы,теперь в краю недесятичных мерперемежаешь пение и хрипы;там спорит жирна мгла с большой водой,и ты, латынщик, с голосом бумажным,само собой, скажу, само собой,большой воде содействуешь отважно……Всем правит чудо и любовь Твоя,которая берется ниоткуда,но маловероятная Земляпочти непроницаема для чуда,вокруг нее причина и законкуражатся на уровне молекул,и мы, не расшифрованный планктон,переплываем, плача, эту реку.Переплываем, плача… почему?..переплываем, пробуя на ощупьто шум волны, то самою волну,то жирных рыб, которые не ропщут.Куда ж нам плыть, А.Пушкин? А туда,где выплюнем мы жабры кружевныеи где уже не жидкая воданас на поверхность вытолкнет живыми…
