Читать «Ракурсы Родченко» онлайн - страница 2
Александр Николаевич Лаврентьев
Каждый новый шаг современного искусства открывает прошлое заново, объясняет его. В то же время прошлое нередко оказывается в искусстве более радикальным и смелым, чем настоящее. Поэтому искусство не устаревает и особенно привлекают те периоды, когда не было единодушия и усредненности, когда наряду с ревнителями традиций появлялись бунтари и новаторы.
И так же, как павильонный портретист, парижский фотограф Дагер связан с Родченко единым интересом к людям и культуре, так же и сегодняшняя остроавангардная фотография невозможна без Родченко и Родченко непонятен без нее. К его творчеству оказываются вполне применимы современные понятия: «информационная емкость», «искусство факта», «найденный объект» в фотографии.
Возникают два представления о Родченко. Одно — Родченко реальный, исторический: человек, носивший кожаную кепку и фотоаппарат на ремне в кожаном кофре. Человек, который беспокоился, снимал, разговаривал, писал, оправдывался.
И другое — созданное его статьями, фотографиями: образ человека, который мог быть судьей в спорах, давать советы, возбуждать интерес к новым темам и фотографическим сюжетам.
Первому, реальному Родченко не терпелось в 1920 году оказаться в будущем. Так записала в своем дневнике супруга Родченко, Варвара Степанова.
24 марта 1920. «Недавно Анти размечтался, ему хотелось бы очутиться во времени на пятьсот лет вперед — посмотреть, что случилось с его картинами в будущем, и обратно сейчас же вернуться. Он, конечно, уверен, что таких вещей, как у него, не было и не будет…
Он думает, что будущие критики и теоретики искусства оставят его произведения так, как он сам их помечает, из уважения к творчеству автора и раз автор сам это так сделал».
О будущем Родченко думал постоянно. И когда мечтал о грандиозных небоскребах и аэронавтике, и когда занимался фотографией и пропагандировал свое отношение к миру, отстаивая право видеть разнообразно, и в годы войны, когда он писал дочери в далекий Молотов из Москвы 11 августа 1943 года:
«Вечер… я один.
Смотрю на мастерскую, на стены, где мои вещи, и думаю… Неужели будет здесь сидеть уже пожилая Муля и ее дети, и она будет смотреть на мои вещи и думать:
Эх!.. Жалко, отец не дожил, его уже признают и вещи висят в музеях.
А он писал, и что он думал?
Неужели он был уверен в этом, или нет…
Если уверен, тогда ему было легко…
…Милая будущая Муля, тебе может с чистым сердцем сказать покойный отец.
Именно не был уверен, и даже совсем, а это было как болезнь. Неизвестно, зачем работал. А вот как сейчас думал, что все уничтожат, выбросят и ни одной вещи не останется нигде.
О, если бы я был хоть немного уверен, мне было бы легче…
…Как старик думаю, что все прошло в этой квартире.
Слава, Любовь и Жизнь.
Что же осталось? Был ли я счастлив?
Славу я презирал. Любовь… ограничил, жизнь не ценил.
Фантазию одну не ограничивал. И делал то, что нравится.
Вот и все…
А потом будет также шуметь город в окно. И свистеть стрижи над крышами. И скучные сумерки будут сгущаться к ночи…
Я думаю о тебе, Муля!
Бедная, будешь ли ты счастливая в жизни и… думаю, что тоже нет.