Читать «Путь актрисы» онлайн - страница 187

Как это происходит, не знаю, но знаю, что со сцены чувствуешь, когда твое присутствие интересно, нужно зрителям, когда ты можешь быть на сцене, а можешь и не быть, а иногда будто слышишь: «Довольно тебя! Уходи! Скройся!»

Чаще всего это бывает, когда творчество подменяется ремесленничеством, но случается, правда, гораздо реже, когда, молясь реализму, расшибаем лоб: втискиваемся в сценический образ, забывая о зрителях, о действительности, забывая о самих себе. Нельзя рабски повторять слова драматурга, не понимая, не разделяя мысли, заключенной в пьесе. Нельзя не иметь своих собственных идейных убеждений. Нельзя без устремлений своей личной воли, без своего взгляда на мир, только под суфлерство драматурга, произносить героические монологи. Нельзя находиться на сцене, не владея мыслью «дальнего следования».

Без себя как граждан, патриотов мы безличны, малодушны, бессильны, мы — крохоборы. Зорко глядит народ на нас в гриме и театральных костюмах, освещенных рампой и софитами сцены.

Зрители не только заинтересованы нашими сценическими образами, но вглядываются и в нас, как в людей и в граждан: чем дышите? Кто вы есть?

{247} Не скрыться нам под самым сложным гримом, не утаить своего внутреннего мира в пьесе, самой отдаленной от сегодняшнего дня. Не заслониться «образом».

Ничто поддельное, ничто лицемерное, равнодушное к действительности не прощается нам.

Ведь бывает иногда, что на сцене громко кричим, делаем много резких движений, а зрители не слышат нас, не понимают?

Бывает. Бывает.

Но бывает и другое: когда со сцены театра произносится то и так.

Верной пьесой, верным режиссерским разрешением спектакля, верным исполнением театр достигает единодушия, связующего многих и разных людей в зрительном зале.

Это случается тогда, когда спектакль позволяет увидеть за судьбами сценических героев судьбы государств, народов. Безгранично тогда ширятся мысли, возникающие по поводу спектакля (одновременно у тех, кто на сцене, и у тех, кто в зале), ширятся по кругам и касаются, наконец, безграничных горизонтов мира.

В такие вдохновенные мгновения спектакля зрители в зале и актеры на сцене начинают ощущать себя народом, хотя народ и не всей своей необъятной громадой входит в театр.

Все-таки какое изумительно влекущее дело — профессия актера!

Наша «продукция» — человек.

И актер — человек.

И зритель — человек.

Вот этим-то созданным нами живым человеком — другом или врагом — боремся за лучшее в человеке, за лучшее для человека.

Великие права даны актерам советского театра.

В войне идей, какая идет сейчас в мире, художники театра выходят на передний край.

Оружие актера — мысль и слово. Острое оружие. Им и надо уметь пользоваться, иначе можно ранить близкого друга и оставить невредимым смертного врага.

Пока мы на сцене, в нас не должен умолкать «внутренний оратор», то есть, помимо слов нашего действующего лица, мы без слов передаем зрителям свои взгляды на друга и врага.

«Внутренний оратор» должен быть очень осторожным. Станиславский боялся отношения актера к «образу», он считал это раздвоением сознания. Он находил, что это мешает целеустремленности «образа», что актер, играя негодяя, будет подмигивать зрителям, уверяя их в своей безупречной добропорядочности. Такой актер, по мнению Станиславского, все время будет выбиваться из образа и не сможет верно и ярко действовать.