Читать «Путь актрисы» онлайн - страница 118
Серафима Германовна Бирман
Мы видели его очень-очень редко, да и то как-то издали. Когда Художественный театр вернулся из-за границы (в 1924 году), я видела Константина Сергеевича несколько раз, но это были встречи «в жизни», незабываемые, драгоценные, но совсем не те и не такие, как там, в театре, — в репетиционном помещении, за кулисами.
Уже трудно было представить себе, что когда-то могли мы позволить себе такое шуточное поздравление:
В день сотый представленья
Приносят поздравленья
Ненавистнику всех жен
Сердечный любящий поклон
Три девушки штампистки,
«Хозяйка» и «артистки».
Кавалеру!
Мирандолина —
{159} А Константин Сергеевич принял этот привет с улыбкой…
Из зрительного зала вновь я увидела его только на тридцатилетнем юбилее МХАТ. Константин Сергеевич после огромного перерыва выступил в отрывке из роли Вершинина.
Тот вечер был вершиной славы Станиславского. Он это чувствовал, не мог не чувствовать. Из зрительного зала могучей волной шла жаркая благодарность к нему как великому артисту, как человеку светлых мыслей, чистого сердца, благодарность за все прекрасное, правдивое, удивительное, что дал он всем.
Многое вмещает человеческое сердце, но, вероятно, огромная радость и волнение Станиславского-титана были не под силу человеку — Константину Сергеевичу. Ему и стало дурно.
В тот вечер великий артист К. С. Станиславский в последний раз стер грим со своего лица.
Дальнейшие выступления на сцене категорически были запрещены ему врачами.
Станиславский продолжал свою творческую жизнь, только неон шел на репетицию в Художественный театр, а театр приходил к нему на дом. И от этого Станиславский стал ближе ко всем, кто и не работал в МХАТ.
Все артисты Москвы и всей нашей страны чувствовали, что Станиславский — есть. В минуты спора с творческой совестью (такие минуты бывают в жизни) хотя бы мысленно можно было прибегнуть к нему: даже воображаемый, предостерегал он от ложных шагов, защищал от отчаяния, наконец, пугал собой. Он был совестью всех актеров, не только профессиональной, но и человеческой.
Помню, что в день своего пятилетия Клуб мастеров искусств делегировал к Константину Сергеевичу группу актеров разных театров и разных жанров.
Из Старо-Пименовского переулка, где тогда находился клуб, мы направились в переулок Леонтьевский (ныне улица Станиславского) в специальном автобусе.
Что творилось в этом «ковчеге»!
В предчувствии встречи со Станиславским все почему-то ощутили себя существами «нечистыми». По сравнению с тем, к кому мы направлялись, мы с какой-то особой, возвышающей ясностью ощущали свое ничтожество. Трепетали…
Владимир Яковлевич Хенкин, дрожавший, как осина, доказывал, что он ничуть не волнуется, нисколько. Говорил, говорил, не умолкая ни на секунду, пел, декламировал, чуть ли не плясал в автобусе.
Каждый волновался по-своему, каждому казалось, что автобус перевозит его в какой-то новый мир, хотя расстояние от Старо-Пименовского до Леонтьевского переулка коротко и для пешехода.
