Читать «Приключения одной философской школы» онлайн - страница 5

Итак, обращаемся к естествознанию: там-то уж мы, конечно, получим ясные и точные ответы; таков язык этой науки — и не бывает иным.

«Что такое материя?» — спрашиваем мы. — Этим именем обозначается, — начинает естествознание свой ответ, — определенная группа явлений…— Постойте, — перебиваем мы, — не об этом идет дело. Вы говорите об явлениях, т. е. об опыте? — Да, конечно, — удивленно отвечает оно, — о чем же еще? — Нам надо о той материи, которая вне опыта; нам обещал Н. Рах-ов, что вы нам «точнее определите» эту материю, а то, видите ли, «философия» не может: вместо определения получается только повторение одних и тех же слов. — Не знаю, о чем вы говорите, — холодно заявляет естествознание: — мое дело — опыт; что вне его — то меня не касается. Вас, очевидно, направили не по адресу. И г-на Н. Рах-ова я тоже не знаю… совсем не знаю.

Но оставим явно неразрешимый для школы вопрос о прямом определении ее «материи», и будем искать хоть косвенных указаний относительно того, что она из себя представляет.

Прежде всего, если «материя» есть причина ощущений, то закон причинности к ней, значит, применим. В этом Плеханов видит главное преимущество своей «вещи в себе» перед Кантовской, которая непознаваема, так что и закон причинности к ней, по настоящему, не применим, и «причиной» явлений она быть не может, вопреки самому Канту.

Да, но вот вопрос — откуда взялось это преимущество плехановской «вещи»?

Закон причинности возник из опыта, это несомненно, и этого не отрицают наши материалисты. А «вещь в себе» лежит вне опыта, c'est son metier, как сказал бы Гейне, — ведь только это мы пока о ней и узнали. Каким же образом закон причинности попал за пределы опыта? Не есть ли это явное нарушение границ, незаконное вторжение закона явлений в чуждую ему область, — настоящее «превышение власти»? Несомненно, да. Положение получается ненормальное. Выходов из него может быть только два:

или остаться при утверждении, что «истинная природа материи нам неизвестна», — и тогда отказаться от применения своего устава в заведомо чужом монастыре, закона опыта в мире вне-опытном;

или серьезно признать закон причинности применимым к «вещам в себе», и тогда отказаться от печальной мысли, что их «истинная природа», за исключением свойства порождать ощущения, нам «неизвестна», а сказать прямо, что она такова же, как и «природа» опыта.

Первый выход ведет к кантианству, второй — к эмпириомонизму. Первый едва ли кого-нибудь у нас соблазнит, и о нем говорить особо не приходится. Второй я поясню пока в немногих словах.

Мир опыта, физического и психического, весь слагается из элементов — цветовых, пространственных, звуковых, тепловых, тактильных и т. д. Комбинации этих элементов образуют различные «явления», как «физические», так и «психические». Если закон причинности, выведенный для всех этих явлений, т. е. для мира элементов, связанных различными отношениями, применим также и к «вещам в себе», причем даже именно он-то и служит непосредственной связью между «явлениями» и «вещами», то ясно, что и «явления» и «вещи в себе» имеют одну и ту же природу. «Вещи в себе» представляют тогда прямое продолжение мира элементов опыта, и сами они — только комбинации элементов, таких же, и, может быть, еще каких-нибудь иных, нам пока неизвестных, но только элементов, по существу не отличающихся от элементов опыта. И тогда перед познанием выступает задача — определить, каковы те комбинации элементов, которые образуют «вещи в себе», — задача, может быть, трудная, но принципиально разрешимая… Эмпириомонизм дает способ ее разрешения.