Читать «Призрак фуги» онлайн - страница 2

Женился я тогда, когда понял, что вновь родившееся во мне желание дышать полной грудью сильнее опасений того, что моя семейная жизнь повто­рит бессмысленное отбывание срока на земле моих родителей. Дача, телеви­зор, подъем на работу, магазин, рассада на подоконнике, домашние тапочки оставили в моей душе сотни несмываемых следов, заполненных зловонной жижей безысходности. Не было в моем детстве ничего наводящего большую тоску, чем те минуты, когда, возвратившись из школы, в вечных осенне-зим­них сумерках, заполнявших комнату, я включал единственный работавший тогда телевизионный канал, передававший позывные «Тэлестудьи “Ветразь”», и садился в кресло, не зная, к какому из ненавистных дел приступить в первую очередь. В холодильнике меня ждал обед, начинавшийся с супа харчо (почти всегда я тайно выливал его в унитаз), на письменном столе — домашнее задание, которое я никогда бы не делал, если бы не боязнь получить плохую оценку. Приходили с работы отец и мать — и тотчас появлялось какое-нибудь поручение по дому; не успевал оглянуться — наступал ужин, а за ним отбой, потому что наутро нужно было в полседьмого вставать в школу. И так год за годом. По сути, это все, что я запомнил из своей жизни с родителями в то время, когда она зависела от них, и разница между ними и мной виделась мне лишь в том, что если у меня еще был шанс уцепиться за выступы на стенах пропасти, в которую я летел со скоростью жизни, то у них, я подозревал, тако­го шанса не будет уже никогда, потому что существование, подобное моему, только на свой, взрослый манер, было выбрано ими добровольно и выглядело как главный этап их присутствия на земле.

Будущая моя жена работала учительницей математики, подрабатывая репетиторством, причем ко времени нашей встречи репетиторство уже ото­двигало на второй план школу с ее бесконечными нагрузками, разнарядками, отчетами, дурами-завучами и маленькой зарплатой. Она была из тех вечно юных учительниц-практиканток, которые, сколько бы ни работали, никогда не превратятся в многоопытных мегер, испепеляющих класс ястребиным взглядом и подавляющих его начальственным ором. Ее большие светло-серые глаза, всегда словно искавшие поддержки в собеседнике, ее замедленные дви­жения и тихие и одновременно отрывистые интонации в неожиданно высоком голосе, разумеется, не были оценены ни учениками, ни руководством школы. В первый раз мы встретились с Аленой в маленьком кафе напротив парка Янки Купалы, владелец которого устроил под высоким потолком дополнительный этаж. Сидя за игрушечным столиком у чердачного окна, глядя на промозглый пейзаж с плавающими в лужах огромными алыми листьями клена, мы про­говорили с ней три или четыре часа, хотя единственное, что я запомнил из этой беседы, был ее взгляд, тогда еще такой непривычный, — вернее, то, что я увидел в этом взгляде, — робкое, свежее, сумеречное, скандинавское лето ее души. Мы пошли через парк, то и дело останавливаясь и прижимаясь друг к другу. Никогда не забуду, как она в первый раз обняла меня там, в глубине парка, — ни одна женщина до этого не вкладывала в объятия столько сокро­венного, какого-то ускользающего, волшебного смысла. Как по-настоящему прекрасная мелодия состоит не из одного только ладно скроенного мотива — в ней чувствуется и глубина подачи, и одухотворенность исполнения, а ино­гда и вся непостижимая ценность бытия, — так и образ Алены после нашей первой встречи наполнился для меня дополнительным, высшим смыслом, подсказывавшим, что передо мной не просто красивая женщина — передо мной моя жена.