Читать «Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм» онлайн - страница 63

В результате было переосмыслено и само предоставление о «внутреннем мире» человека, поскольку с введением понятия «телесности сознания» различие в классической философии между духом и плотью, «внутренним» и «внешним» оказывалось «снятым», по крайней мере в теории.

Перед нами — довольно распространенная «фантасциентема» современной философско-литературоведческой рефлексии, породившая целый «веер» самых различных теоретических спекуляций. Достаточно вспомнить «феноменологическое тело» М. Мерло-Понти как специфическое «бытие третьего рода», обеспечивающее постоянный диалог человеческого сознания с миром и благодаря этому чувственно-смысловую целостность субъективности. Для Мерло-Понти источник любого смысла кроется в человеческом одушевленном теле, одухотворяющем мир, образующем вместе с ним «коррелятивное единство». В этом же ряду находятся «социальное тело» Делеза, «хора» как выражение телесности «праматери-материи» Кристевой и, наконец, «тело как текст» Барта — это лишь немногие, хотя, возможно, и самые влиятельные примеры того литературоведческого теоретизирования, на которое обычно ссылаются современные западные критики и под воздействием которых формируется сегодняшняя наука о литературе в ее поструктуралистко-постмодернистском варианте. Далеко не последнюю роль в разработке этой концепции сыграл и Фуко.

Введение принципа «телесности» повлекло за собой (или, вернее, усилило и без того давно проявившиеся) три тенденции. Во-первых, «растворение» автономности и суверенности субъекта в «актах чувственности», т. е. в таких состояниях сознания, которые находятся вне власти волевого сознания. Акцентирование аффективных сторон чувственности обусловило обостренный интерес к патологическому ее аспекту. И, наконец, сексуальность как наглядно-концентрированное проявление чувственности выдвинулась на передний план практически у всех постструктуралистов и стала заметно доминировать над всеми остальными ее формами. В принципе этим можно объяснить и интерес к литературе «отрицательных аффектов» (де Саду, Лотреамону, Арто, Кафке и проч.), который демонстрирует современное литературоведение прежде всего в его постструктуралистском и постмодернистском вариантах. Несомненно также, что сама концепция сексуализированной и эротизированной телесности формировалась в русле фрейдистских (или неофрейдистских) представлений, по-своему их развивая и дополняя.

Именно Фуко уже в своих ранних работах задал те параметры сексуализированного характера чувственности, которые стали столь типичными для постструктуралистского теоретизирования. Его вклад в развитие концепции «телесности» заключается прежде всего в том, что он стремился доказать непосредственную взаимообусловленность социальных и телесных практик, формирующих, по его мнению, исторически различные типы телесности. Главное, что он попытался обосновать в первом томе «Истории сексуальности», — это вторичность и историчность представлений о сексуальности. Для него она — не природный фактор, не «естественная реальность», а «продукт», следствие воздействия на общественное сознание системы постепенно формировавшихся дискурсивных и социальных практик, в свою очередь явившихся результатом развития системы надзора и контроля за индивидом. По Фуко, эмансипация человека от деспотичности форм власти, сам факт складывания его субъективности является своеобразной формой «духовного рабства», поскольку «естественная» сексуальность человека сформировалась под воздействием феномена «дисциплинарной власти». Как пишет Автономова, «современный индивид, его тело и душа, изучающие его гуманитарные науки, — это порождение одновременно действующих механизмов нормирования и индивидуализации (чем анонимнее власть, тем „индивидуализированнее“ ее объект…)» (4, с. 262).