Читать «Последние четверть часа (Роман)» онлайн - страница 94

Он узнал об этом не от Саида.

Не так давно Сюрмон пришла в Семейный поселок. Двери широко распахнуты, окна тоже настежь. В кухнях громко разговаривают и смеются. Женщины здесь живут сообща, гораздо теснее, чем наши. Управившись с хозяйственными заботами, они собираются в одном из домов.

Сюрмон стучится в открытую дверь. Когда она входит, она видит пять-шесть женщин, сидящих на полу, что кажется странным в обычном доме, похожем на наши. Они сидят и пьют чай вокруг низенького столика. Столик совсем простой, из неструганых досок, сколочен, как видно, недавно, но уже запачкан. На столе чайник и стакан. Остальные стаканы либо на полу, либо в руках.

— Здравствуйте, — говорит Сюрмон. — Лабес?

— Лабес! Гуляешь, мадам Сюрмон?

Из пятерых только одна или две немного понимают по-французски. «Они смеются надо мной — думает Сюрмон, — хотя и беззлобно». Арабский язык позволяет им держаться в отдалении и настороже, они переговариваются на глазах у Сюрмон, переглядываются, перемигиваются, словно намекая на что-то, говорившееся о Сюрмон до ее прихода. Глаза их, откровенные даже в насмешке, выглядывают из тайника, точно из-под покрывала. Может быть, это привычка к покрывалу? Они его уже не носят, но оно как бы оставило след на лицах, придав особую выразительность глазам… Прямо противоположное мы видим у людей, привыкших к очкам: стоит им снять очки, и взгляд делается пустым и неопределенным…

— Как дела, мадам Гасми? Безула?

Сюрмон обратилась к совсем молоденькой женщине, уроженке южного Алжира, она была одета в английский костюм и сидела на полу, как и все остальные. На лбу у нее довольно большая татуировка, странно напоминающая лотарингский крест, другая красуется на подбородке. Она жует мсоик — пасту из зеленой ореховой кожуры, — для укрепления десен, как они объясняют. Перед ней, между ее коленями и столом в ивовой плетеной корзине лежит совсем крошечный ребенок. Видны только его лицо и руки, ладони окрашены хной, — это тоже якобы полезно для здоровья. Хна на крохотных ладонях и почти невидимых ноготках похожа на темно-рыжий сок во рту матери. Как у старика Дескодена, когда он жует свой табак, в уголках ее рта и между губами темнеет коричневая полоска. И татуировка тоже похожа на голубоватую слюну.

— Безула! — отвечает она с гордостью.

— Нлиббезула? — спрашивает Сюрмон.

Женщина кивает головой, поднимая руки к груди, и видно, что ее запястья, унизанные узкими золотыми браслетами, тоже покрыты тонкой татуировкой.

— Очень хорошо! — говорит Сюрмон, обращаясь к остальным. — Мадам Гасми, безула! Безеф! Мадам Брагим, вы знаете? — Она делает гримасу. — Макаш безула, мадам Брагим!..

«Мадам», добавляемое почти к каждому слову, как бы восполняет скудость словаря…

Сюрмон запомнила на слух десяток арабских слов, не больше, и пользуется ими главным образом в диспансере, когда ей приходится расспрашивать их или когда она сама, как сегодня, навещает их. Она знает, что безеф означает «очень», макаш — «нет», лабес? — «как дела?», безула? — «хватает ли молока?».

— К врачу?.. Мадам Гасми… вы пойдете на прием альзуже? (К двум часам?)