Читать «После смерти Пушкина: Неизвестные письма» онлайн - страница 5
Ирина Михайловна Ободовская
Примерно в этот же период вышли в свет два тоже весьма «монументальных» труда о Пушкине — уже не пушкиниста-историка, а писателя-пушкиниста — В. В. Вересаева: «Пушкин в жизни» (1926— 1927; пятое издание в двух томах — 1932) и его же двухтомник «Спутники Пушкина» (1934—1936) с прямо указываемой автором опорой на основной текст монографии Щеголева как на «классический образец» правильной постановки и решения проблемы гибели поэта.
Первый из них представляет собой «систематический свод подлинных свидетельств современников», охватывающий всю жизнь Пушкина, с детских лет до кончины, — своего рода «биографию Пушкина», новизна которой, прежде всего, заключалась в том, что в объемистых двух томах ее, за исключением совсем небольшого (всего четыре страницы) предисловия, самим Вересаевым, хотя на титульном листе стоит его имя, не было написано почти ни одного слова: вся она состоит из выписок (порой делавшихся «автором» частично) и отзывов современников. В предисловии это объясняется так: «В течение ряда лет я делал для себя из первоисточников выписки, касавшиеся характера Пушкина, его настроений, привычек, наружности пр. По мере накопления выписок я приводил их в систематический порядок. И вот однажды, пересматривая накопившиеся выписки, я неожиданно увидел, что передо мной — оригинальнейшая и увлекательнейшая книга, в которой Пушкин встает совершенно как живой». Все это можно было бы только приветствовать и выразить автору уважение и за новаторскую идею такой книги, и за большую — многолетнюю — работу, им выполненную. Но серьезнейший удар по его труду нанес положенный автором в основу принцип подбора «первоисточников». «Незаменимое достоинство лежащего передо мной материала, — продолжает он в предисловии, — что я тут совершенно не завишу от исследователя, не вынужден смотреть на Пушкина его глазами... имею возможность делать свои самостоятельные выводы». Конечно, и это неплохо. Но сразу возникает вопрос о составе и характере отобранного материала. Ответ на это тут же дается: «Многие сведения, приводимые в этой книге, конечно, недостоверны и носят все признаки слухов, сплетен, легенды, ибо живой человек характерен и теми легендами, которые вокруг него создаются. А критическое отсеивание материала противоречило бы самой задаче этой книги — представить «живого Пушкина, но, конечно, окутанного дымом легенд и слухов». А вот с этим-то согласиться никак нельзя. И отрицательные результаты такого некритического подхода сказались прежде всего на самом же В. В. Вересаеве. Ведь многое из того, что им приводится, являясь даже не дымом, а ч а д о м, побудило его резко изменить свою первоначальную точку зрения на «ясного», «гармонического» Пушкина, каким Вересаев, к тому же романтически идеализируя, односторонне себе его представлял. И взамен он выдвигает концепцию «двух планов» личности и творчества Пушкина, не только отличающихся друг от друга, но и прямо друг другу противостоящих: с одной стороны — великий поэт, с другой — «дитя ничтожное мира», «грешный, часто действительно ничтожный, иногда прямо пошлый». А так как в книге первый план — «вдохновенного поэта» — в соответствии с ее заглавием и заданием отсутствует, то второй план занимает в ней доминирующее место. Причем, опираясь на лирические автопризнания самого поэта, им цитируемые, Вересаев, оказавшийся в плену своей — двупланной — концепции, не обращает внимания на то, что, если Пушкин был способен так мучительно страстно и беспощадно к самому себе каяться в своих недостатках, назвать его (пусть его же собственным словом) «ничтожным» никак нельзя. Забывает автор «Пушкина в жизни» и то, что поэт сказал (уже не в стихах, а в одном из своих частных дружеских писем) по адресу пошлого и воинствующего мещанства — «обывателей»: «Толпа жадно читает исповеди, записки, ею., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении.