Читать «Политическая история брюк» онлайн - страница 191

Поскольку в памяти эти события сохранились плохо, то я пытаюсь домыслить. Один из вариантов ответа состоит в том, что здесь сыграли свою роль мои личные вкусы, которые, конечно же, не следовало учитывать в столь высоком споре. Да, признаюсь, юбки и платья, сделанные Кристианом Диором или Ивом Сен-Лораном, мне казались бесконечно более подходящими женщинам, чем брюки, которые чаще всего были сделаны из джинсовой ткани, мало вяжущейся с элегантностью. К этому глубоко интимному убеждению примешивался соблазн поставить в невыгодное положение почтенного вице-президента муниципального совета Бернара Лафея, который за несколько месяцев до этого придирался ко мне в связи с тем, что я разрешил охоту в Париже, не изобилующем дичью. Я ему тогда ответил…, что «префект полиции не хотел лишать парижан этой части мечты, столь свойственной городским цивилизациям». Уступил ли я в вопросе о брюках соблазну поставить в неловкое положение моего постоянного противника? В таком случае мне надо было принять осторожное решение, чтобы не высказаться ни в пользу сторонников женских брюк, ни в пользу их противников. Не имея доказательств обратного, я бы склонялся к этой интерпретации, а не к антифеминизму, которому противоречит все мое предшествующее поведение, равно как и последующее.

Отметим искренность этих слов, автор которых, очевидно, заботится о том, чтобы избежать любой интерпретации, говорящей о консерватизме. И все же такой ответ показывает, даже с учетом прошедших лет, насколько этот вопрос может казаться несерьезным: брюки дают возможность двум бретерам с юмором помериться силами друг с другом. Символическую цель — признать вестиментарную свободу женщин — не осознают: противников женских брюк, которые бы стали применять на практике более-менее забытый запрет, больше нет. Оба лагеря больше не противостоят друг другу. Признание того, что лично префекту больше нравились женщины в юбках, подчеркивает также тот факт, что вопрос властных отношений между мужчинами и женщинами Морис Гри-мо игнорировал. Можно предположить, что таким образом префект избежал настоящих споров на эту тему, исказив их природу и сведя их до уровня обмена мнениями о меняющихся модах.

Признания бывшего префекта полиции говорят о том, что его вкусы похожи на вкусы писателя Альфонса Будара (1925–2000), автора, знакомого с бандитским Парижем и женщинами легкого поведения, который признавался в том, что испытывает ностальгию по «женскому нижнему белью, которое вас околдовывает в молодости… эти розовые и черные кружева… этот гипюр… к ним испытываешь невольную привязанность… они превращаются в идею фикс… Отсюда трудность, с которой мужчины моего поколения привыкают к колготкам, к джинсам… к одежде без прикрас… из грубой ткани… просто мужской».

Жизнь Бернара Лафея, родившегося в 1905 году, дает мало сведений о том, что могло стоять за его инициативой. Выходец из парижской буржуазной семьи, с 1931 года — врач, он работал в здравоохранении в правительстве Виши. Он стал генеральным секретарем Федерации врачей фронта, бюро которого единогласно проголосовало за введение numerus clausus для врачей-евреев, затем занимал пост генерального секретаря Совета гильдии врачей департамента Сена во время оккупации. Он не выполнял требование немецких властей нарушать врачебную тайну в случае лечения пациентов с огнестрельными ранениями или повреждениями от взрывчатки и в конечном итоге участвовал в освобождении Парижа, за что получил статус участника Сопротивления. Он сыграл важную роль в муниципальном совете Парижа, где работал долгое время — с 1944 по 1977 год; был также депутатом, сенатором, недолго занимал пост министра здравоохранения. В день, когда он отправил свой запрос, Бернар Лафей создал в городском совете новую фракцию — Центристский союз, близкий Союзу за защиту Республики, которая призывает голосовать «за» на референдуме 27 апреля 1969 года. Вскоре после этого он становится государственным секретарем при Министерстве промышленного и научного развития в правительстве Жака Шабан-Дельмаса.