Читать «Подмастерье. Порученец» онлайн - страница 94

Обтрогались и обтискались, обстонались и обкряхтелись, обхватались и общупались, обулыбались и обгримасничались, обсгребались и обвводились, и обдышались, и обдышались, и обдышались, и обдышались, и обдышались. Мертвую коллегу не упоминали. Их не заботила жесткость их пледа. Им не мешали ни иглы, ни жгучее солнце, ни запах пота. Их не интересовало ничто из этого, потому что — на быстротечный, блещущий, блаженный миг — они были живы.

Наблюдая за ними, я почувствовал, что заливаюсь слюной памяти о желании, и ощутил смутное шевеление в паху. Но моя физическая ущербность не оставляла мне надежды на облегчение: я был стоячим мертвецом без надежды на стояк.

— Если их поскорее не выпустить, они прогрызут этот ‘баный мешок.

Пара претерпевала иссушающее полуденное солнце, истощавшийся ресурс энергии и утишавшееся взаимное желание. Замедлялся ритм их ощупи, усилий и охов. Ягодицы бухгалтера теперь почти сияли розовым; ноги менеджера проектов трепетали напоследок. Их деятельность колебалась на границе экстаза и обязанности.

— Может, ты и прав.

Раздор потер глаз.

— Сам знаешь, что да.

Скользкая, шлепающая по коже лихорадка добралась до тихой фрикционной остановки. Любовники передоговорились о позе и завершили встречу.

Делу конец, конец связи.

Трофеи войны

Они лежали нагие, оголенные, уязвимые. Глядя на сияющую недвижимость их соединенной живой плоти, я увидел Эми.

Ее лицо — луна с глубокими кратерами глаз. Ее лицо — детская обеденная тарелка, нос — морковка. Ее лицо — скатанный снежок, улыбаются пять сияющих камешков. Ее волосы — межзвездная тьма.

Ее тело — коллекция отрицаний: ни маленькая, ни высокая, ни толстая, ни худая, ни красавица, ни уродина, ни гладкая, ни шершавая. Оно — всё разом, оно жилисто, как угорь, бледно, как пепел, округло, как галька на пляже. Я улыбаюсь ее бедрам, исполосованным, как зебра, целлюлитом; ее стопам, плоским, коренастым, забавным; зазору между большим и вторым пальцем толщиной с палец.

Она есть кожа, что покрывает ее, мышцы, что крепят ее, кости, что поддерживают ее, вены, что движут ею. И она — больше суммы этих пятен, больше поверхности и тени, что она отбрасывает.

Она больше, потому что она — человек, которого я любил.

— Погодите, — сказал Смерть. — Они принимаются наново.

Розовые ягодицы и трепетавшие ноги вновь слиплись воедино, клей от пылкого трения сделался вязким. Я ощутил в желудке тошноту, от нее закололо спину, сдавило легкие. Я испугался своих воспоминаний.

— Мутит всякий раз, как ни гляну. — Раздор содрогнулся. — До чего мудовый расход сил. Так бы и вмазал обоим.

— Мне лично интересно, каково это, — сказал Смерть.

— Чего они лучше не пойдут и не подерутся с кем-нибудь?

Смерть пожал плечами.

Раздор развязал мешок.

Я перестал владеть собой. Дыхание участилось, кровь понеслась, нервы сдали. Моя вялая спина содрогнулась, желудок забурлил, плечи сотрясло удовольствием. Мучительная память о половом ощущении пронзила меня.