Читать «Подмастерье. Порученец» онлайн - страница 7

— Держите руку на пульсе.

— Именно. До первого гласа Последней трубы! — Он до нелепого причудливо взмахнул длинными костлявыми руками, словно дирижер оркестра, одолеваемый шершнями, а затем внезапно обмяк. — Вообще-то, — признался он, — мне все это изрядно наскучило. Будто куда-то девался весь смысл… Не лежит мое сердце.

В конце коридора оказалась белая филенчатая дверь. Смерть распахнул ее, за ней открылся вид на высокую стопку бумаги, опасно колыхавшуюся на покрытым формайкой столе: верхний листок почти касался низкого артексного потолка. Смерть неловко обогнул стопку и исчез.

Я настороженно последовал за ним. Все происходило слишком быстро.

В конторе имелось четыре похожих стола, расставленных квадратом: каждый обращен к своей стене, на каждом — горы бумаг. Листки валялись и на полу, бумажные дюны высились у конторских шкафов, бумажные пирамиды возносились у окон и сыпались с подоконников, документы липли к оборудованию, забивали вытяжки, сокрушали полки. Комнату от пола до потолка украшали бумаги и папки, договоры и записки, а посреди всего этого бумажного мира размещались трое людей, причудливее которых я вообще не видывал.

Словно кто-то щелкнул выключателем, три головы медленно повернулись и уставились на меня. Этот досмотр после тьмы гроба оказался устрашающим. Он прожег дыру в тонком слое уверенности в себе, какой я успел отрастить. Он меня иссушил. Волна тошноты вскинулась из живота к горлу. Я почувствовал, как у меня дрожит, а затем и отваливается нижняя челюсть — я стоял, полуразинув рот, не понимая, куда смотреть и что говорить.

Что-то в настырности их взглядов напомнило мне себя самого, когда я был жив, в детстве.

Когда был маленьким, я часто болел. Мать укрывала меня от общения с другими детьми, пока я не пошел в садик, а затем, когда ей наконец пришлось неохотно пустить меня к сверстникам, я два года маялся от одной хвори до другой. Когда б ни заболевал, она упрятывала меня в гнезде и окутывала собою, защищая, пока я не выздоравливал. Я же со своей стороны искал любой повод вернуться к ней.

И хотя отчетливо вижу один отдельный день и одно воспоминание, такой день и такое воспоминание могли быть любыми из моего детства. Картинка вечно одна и та же. Я лежу в объятиях матери на диване, облаченный в пижаму, завернут в мягкое белое шерстяное одеяло. Чувствую тепло и мягкость маминой кожи головой и ступнями. У меня жар, но тепло маминого тела проникает в тигель моей болезни. Мама оглаживает меня по голове, так нежно, так осторожно, что я ни за что не хочу уходить из этого мгновения, пусть в животе мне и противно. Я ни за что не хочу уходить, а она покачивает меня тихонько в огромных, мягких руках, шелковистые волосы свисают мне на разгоряченное лицо. Хочу остаться, застыв в этом жаре, а она склоняет голову и — так нежно — целует меня в щеку и убаюкивает.

Но у меня есть вопрос, которому нужен ответ прежде, чем я поддамся. Я хочу знать, когда закончится жар, когда закончатся и эта боль, и удовольствие. Я поворачиваю к ней лицо, готов спросить, а она инстинктивно притягивает меня к себе, готова слушать. Но я смотрю на нее, и вопрос застревает у меня в горле. Я не могу говорить — потому что меня сжигает яркий свет ее глаз, обугливает ужасная сила ее любви.