Читать «Под одной крышей (Публицистика)» онлайн - страница 13

Вот в этом, на мой взгляд, и заключается традиция Толстого, воспитанного, кстати сказать, на традициях той зрелой русской литературы, которая уже существовала до него и величие которой он приумножил и поднял на такую высоту, до которой надо всем нам тянуться и тянуться, чтобы заглянуть в ее беспредельные глубины.

Отдельно любимого толстовского героя у меня нет, я люблю их всех, от мальчика Филипка, незадачливого Поликушки и до пугающе-недоступного, прекрасного князя Андрея Болконского и его сестры Марьи.

За жизнь свою я перечитывал "Войну и мир" раз пять. Самое яркое впечатление было, когда я читал эту книгу в госпитале. Те ощущения, та боль, какие я пережил, читая "Войну и мир" на госпитальной койке, больше не повторялись. Но каждое следующее прочтение романа открывало мне новые, ранее не увиденные и неизвестные "пласты", ибо сама эта книга, как Жизнь, как Земля, велика, загадочна и сложна.

Лет десять назад я - наконец-то! - решился съездить в святое место Ясную Поляну и был потрясен равнодушием и праздностью толпы, жидким потоком плавающей по аллеям, дорогам и тропинкам усадьбы. Посетители чего-то жевали, фотографировались на память, хохотали, припоминали какие-то сплетни о Толстом, а главным образом - о жене его и детях. Какая-то простодушная пожилая женщина высказалась насчет могилы Толстого: "Такой, говорят, большой человек был, а могила сиротская, без креста. Денег, что ли, жалко?" Какой-то седовласый гражданин в рубахе-распашонке, с лицом закаленного кухонного бойца, кричал в кафе у входа на усадьбу: "Почему это водка есть, а коньяку нету? Я хочу благородного человека помянуть благородным напитком!.." Рядом сидела его внучка или дочка отроческого возраста, потупив глаза, с лицом потерянным.

Александр Лаврик - тульский писатель, бывший тогда секретарем областного отделения Союза писателей, н евыдержал, очурал "бойца": "Гражданин, опомнитесь! Вы где находитесь-то?"

И "боец" тотчас с радостью напал на него, и мы покидали усадьбу под мерзкий, ржавый, уже сорванный голос кухонного воина, под стук движка, который нудно и ненужно звучал возле дома, на аллейке, как нам пояснили: "улавливает на учет количество газов, сажи и дыма, опадающих на усадьбу, ибо хвойные деревья на ней уже почти погибли, так чтоб не посохли бы все остальные..."

Так бы я, наверное, и уехал домой с тяжестью и растерянностью в душе, если бы не посоветовали мне наведаться сюда в выходной день.

Стоял сентябрь - золотая пора России. На усадьбе редко и еще неохотно падал лист. Было чисто и светло, но главное - безлюдно. Я весь день проходил по усадьбе, и весь день у меня было ощущение, что в спину мне остро бьет взгляд, пронзая меня насквозь и высвечивая во мне все, что было и есть, и я невольно подбирался, припоминал, что сделал в жизни плохого и хорошего. Весь день был я как бы под судом, весь день подводил "баланец" своей жизни.