Читать «Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI» онлайн - страница 4

Двигаясь из Хоггара на юг, мы захватили только небольшую часть Танезруфта, его юго-восточную окраину, но и этого было вполне достаточно. Я искал сильных ощущений? Что же, я их получил!

Лунная ночь. Тихо. Нет, это не то слово — странно давит глубокая, звенящая тишина, угнетающая человеческое сознание, великое безмолвие пустыни, рожденное полным отсутствием жизни. Насколько хватает глаз, тускло серебрится плоская голубая гладь, посредине которой бежит яркая серебряная лунная дорожка. Еще не остывший песок дает в ночном холоде испарину, не иней или росу, их не может быть в Танзеруфте, где на полтысячи километров нет ни капли воды, а слабую испарину, которая теперь блестит, как гладь мертвого моря. После кошмарного знойного дня прохладная ночь кажется холодной. Время от времени из-под земли доносятся неясные голоса, то под ногами, то вблизи, где-то слева или далеко справа… Глухие голоса между собой точно переговариваются, потом стихают. Иджабаррены? Нет, просто остывает накаленная земля. Термометр днем показывал плюс сорок восемь, сейчас — плюс восемь, и тело не может приспособиться к такому быстрому охлаждению. Знобит. Пожимаясь от холода, сижу, закутавшись с головой в одеяло, и не могу оторваться от потрясающего зрелища совершенно неподвижного моря: ведь существует же мертвое движение, даже маленькая рябь на водной поверхности всегда скрашивает и оживляет море или озеро, но здесь никакого движения нет. Все оцепенело. Неподвижно. Холодно. Высунув из-под одеяла нос, гляжу в синий безмерный простор. Горизонт угадывается лишь потому, что где-то впереди исчезает серебряная дорожка.

О, ночи, лунные ночи, виденные и когда-то пережитые!

Я дрожу под одеялом и перебираю драгоценные воспоминания, словно высыпал их из шкатулки на колени и теперь с любовью беру одно за другим, тихо улыбаясь, минуту рассматриваю, затем откладываю в сторону с благодарностью и сладкой грустью…

Легкое прикосновение — и я открываю глаза: Эдельмира присела на корточки и осторожно будит меня. Португалия… Глубокая ночь… Эта сторона узкого залива в тени, я едва различаю улыбающееся лицо, знак молчать и быть осторожным. Другая сторона залива вся сияет голубым светом, она нежится в нем и сама его излучает. Цветущая апельсиновая роща как будто искрится голубыми звездочками.

После трудового дня рыбаки спят, они здесь ночуют с семьями. Теперь мы осторожно скользим меж темными фигурами, раскинувшимися на сетях и подстилках. Не раздеваясь, входим в черную воду и бесшумно плывем на другую сторону. Там никого нет. Только луна и мы… Только наша молодая любовь… Спеша и волнуясь, срываем с себя мокрую ткань и вытягиваемся на сухой и теплой гальке. Отлив. Ласковое море невнятно лепечет нам слова благословения… Чтобы продлить мгновения радостного ожидания, дрожа от нетерпения, счастливые и благодарные, мы несколько минут лежим молча, совершенно неподвижно, закрыв глаза, не касаясь друг друга…

Легкое прикосновение — и я открываю глаза: мне через стол улыбается Гретхен. Германия… «Femina»… Свет медленно гаснет, зажигаются пол и колонны — молочное пламя вкрадчиво и мягко шевелится под стеклом, как хищный зверь, приглашающий затеять с ним опасную игру. Мы встаем. Глубокая ночь. Крыша дансинга медленно раздвигается, обнажая голубое девственное небо ночи, и ему навстречу несутся нестройный гул, смех и крики, шепот ярости и любви, нежная мелодия танца и какофония пьяного рычания. «Многозвучна угрюмая музыка жизни земной!» — вспоминаю слова А.М. Горького. Откуда-то сверху сыпятся струи конфетти, и сверкают молнии серпантина, а навстречу из темной ямы поднимаются цветные воздушные шары и возносят в грустное звездное небо бумажных клоунов и чертей. Отуманенный алкоголем мозг не в силах бороться с желанием. Я прижимаю к себе горячее тело девушки, в этой беснующейся толпе, намеренно прикрытой полутьмой, мы отдаемся судорожной и бесплодной игре. Подняв лицо, среди болтающихся шаров и чертей замечаю неподвижный и скорбный лик луны…