Читать «Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 1» онлайн - страница 68

Он назвал фамилию. Я ее, конечно, сейчас же забыл. Мы пожали друг другу руки. Я сел на постель. Потом надзиратель принес хлеб, сладкий чай и суп. Ночь кончилась. Началась дневная жизнь. Жизнь вообще. Обычная жизнь.

Мы не произнесли ни одного слова: яростный, иногда рыдающий вопль оставался внутри.

Обед.

Молчание. Начало ожидания.

Ужин.

Огненное, испепеляющее напряжение.

Время отбоя.

Они пришли. Первый свист. Я подаю знак об этом глухому.

— Когда вас заберут, то не забудьте сильно постучать ногами, если поведут наверх. По лестнице. В жизнь, — говорит он мне. — Сумасшедший услышит и сообщит. Это будет сигналом, что вы живы. Нашей радостью.

Медленный двойной поворот ключа в замке.

— Елкин Иван Иванович! — кричит сумасшедший и плачет.

— Хто на «бе»? Выходь зараз!

Я задыхаюсь. Хриплю:

— С вещами?

Это отсрочка. Последняя надежда.

— Та с вещами. Давай! Быстро!

Торопливые рукопожатия.

Я стою перед фонарем и новой пачкой карточек.

— Фамилия, имя, отчество?

Говорю. Как хорошо, что голос уже не дрожит. Фамилию произнес плохо, но отчество — твердо и ясно. Молодец!

— Какое хотите сделать последнее заявление Советской власти?

Новый человек в телогрейке спокойно смотрит мне в глаза. И чихает: у него насморк.

— Никакого! — не говорю, а режу я. Да, твердо режу!

Равнодушное сморкание. Потом короткое:

— В машину.

Меня тащат наверх. Изо всех сил я хочу подать обещанный сигнал, но не могу — ноги не слушаются, от безумной радости они отнялись и бессильно волочатся сзади.

Черный «ворон». Первый трамвайный звонок. Говор людей на перекрестке. Город! Мы возвращаемся!

— Выходи!

Бутырка! Бутырочка! Милая!!!

Я пишу эти строчки утром одиннадцатого мая шестьдесят пятого года, пишу и улыбаюсь: остро, всем телом я вспоминаю радость возвращения в тюрьму, испытанную мною в то утро, ровно двадцать шесть лет тому назад.

Может ли невинно осужденный быть счастлив, когда его доставляют в тюрьму? Гм… Смотря в какую! Я узнал, что может. И еще как!

Меня выводят во внутренний дворик. Старые деревья, свежая майская зелень, задорное щебетанье воробьев и небо — чудесное утреннее небо с мелкими розовыми тучками. Как хорошо! Мама, как хорошо!

Этапная камера с беспорядочными грудами мешков и людей.

Все во мне ликует, рвется наружу, поет!

Я бесцеремонно расталкиваю убитых горем людей, сажусь на скамью, наливаю в чью-то кружку воды, вынимаю из чужого пакета сахар и хлеб и начинаю завтракать. С аппетитом. Что называется, в свое удовольствие: это самая чудесная вода, самый душистый хлеб, самый сладкий сахар в моей жизни! И вдруг вспоминаю зеленый лук: вот она, судьба! Ей угодно отпраздновать мое возвращение в жизнь королевским пиром! Я достаю сочную зеленую метелку, она как будто улыбается мне.

Хозяин сахара и хлеба сидит на полу: пожилой военный, вероятно, с положением, судя по брюшку.

— Каким нужно быть бесчувственным скотом, чтобы в такие минуты жрать! — укоризненно бросает он мне. По его щекам ручьем текут слезы. Он закрывает лицо руками. — Меня в эту ночь судили: дали семь с половиной лет!