Влад надолго замолчал.
Может, и немало. Но словам вот этого конкретного, неизвестного Владу пьянчуги почему-то верилось сразу. Может быть потому, что собственных Владовых родителей как бы и не было в природе – Влад был, родителей не было. Как не было Анжелиного настоящего отца. Как от Анжелиной матери не осталось даже воспоминаний.
Совпадение ли, если у двух носителей редчайшего свойства нет биологических родителей? Вообще неизвестно, чьи они дети?
– Закрыл бы ты рот, – устало предложила Анжела.
– Я просто не могу понять – девочка из ниоткуда, без документов… У тебя ведь документов не было?
Анжела не ответила. Отвернулась лицом к стене.
«Дружище, я не обиделся, что ты. Спрашивай – я постараюсь ответить. На любой вопрос. Я просто счастлив, что тебя это интересует – моя жизнь…
Раньше мне некому было об этом рассказать. Теперь слушай.
Вскоре после того, как моя мама умерла, я пошел к врачу. К частному доктору. Заплатил ему немалые деньги… и рассказал все.
До сих пор помню, как он смотрел на меня.
Я приводил ему доказательства. Рассказывал о моем несчастном классе. О больных учителях. Рассказывал о Димке; рассказывал, что было, когда я когда-то сбежал из летнего лагеря. Мне казалось, что я говорю очень убедительно; я просил его помочь мне. Направить на обследование, или что-то в этом духе. Может быть, существуют медикаменты, которые помогли бы справиться с узами – помогли если не мне, то хотя бы тем людям, рядом с которыми я нахожусь и которых подвергаю опасности…
А он все смотрел. Доброжелательно, мягко. Выслушал меня, измерил давление; попросил ответить на несколько вопросов…
И отправил на обследование. В психиатрическую клинику.
Дружище, в какой-то момент мне было так страшно… Это действительно жутко: ты знаешь, что ты прав, но каждое твое слово – каждое слово чистейшей правды! – воспринимается как «бред отношения»… Мне казалось, что они меня не выпустят. Что с этим диагнозом мне жить всю жизнь. Что меня запрут в психушке и начнут лечить… Лечить, ты представляешь! От шизофрении!
Они так убедительно со мной разговаривали, что я сам чуть было не поверил, что никаких уз не существует. Что я больной. Что меня надо колоть всякой дрянью трижды в день на протяжении месяцев…
Я сам до сих пор удивляюсь: как мне удалось вырваться? Наверное, я вовремя дал задний ход. Вовремя признался, что это смерть мамы так на меня подействовала. Что это была истерика. Попытка привлечь к себе внимание…
С тех пор я зарекся разговаривать об узах – с врачами.
Уже потом, когда я стал взрослым и у меня появились деньги – я устроил себе обследование самостоятельно. Я платил, мне делали компьютерную томографию и прочие – графии, меня просвечивали и изучали, анализировали на уровне молекул, я здорово поиздержался на всех этих неприятных процедурах, походя обнаружил у себя множество мелких, не относящихся к делу болезней – но видимой особенности, которая отличала бы меня от других людей, так и не нашлось».
