Читать «Охотник на водоплавающую дичь. Папаша Горемыка. Парижане и провинциалы» онлайн - страница 5

Тем не менее одна мысль не давала мне покоя: я ожидал каких-нибудь возражений со стороны Шервиля.

Столько людей, которых я одаривал, предъявляют мне претензии; с тем большим основанием должен был возражать тот, у которого я что-то взял.

Через пять-шесть дней, после того как была опубликована последняя глава этой повести, я получил письмо с бельгийским штемпелем.

Узнав почерк Шервиля, я вздрогнул.

«Что ж, — подумал я, — за преступлением следует наказание».

Я опустил голову, поскольку на этот раз в самом деле был виноват, и распечатал письмо.

Признаться, я чрезвычайно обрадовался, прочитав следующие строки:

«Мой дорогой Дюма!

Я получил от Ноэля Парфе небольшой томик, и мне стало ужасно стыдно, когда, закрыв книгу, я припомнил Ваше благожелательное предисловие к ней. Сравнивая сочинение, к которому Вы изволили меня приобщить, с нескладной историей, рассказанной мной в Вашем присутствии однажды вечером, поверьте, я не узнал самого себя и воскликнул, как незадачливый путешественник, которого, пока он спал, вымазали черной краской:

„Ба! Они думали, что будят меня, а разбудили негра!“

Но в моем случае все наоборот: из негра я превратился в белого человека.

Короче говоря, прочитав „Заяц моего деда“, я почувствовал себя Вашим должником и отважусь обратиться к Вам с просьбой.

Я начну с долга, ибо, в отличие от обычных долгов, эта ноша для меня приятна и легка.

Прежде всего, спасибо, мой дорогой Дюма; я благодарю Вас очень горячо, очень искренне и, позвольте добавить, с бесконечной любовью!

Вам доводилось встречать на своем пути множество неблагодарных людей. Сколь самонадеянным ни казался бы тот, кто уверен в своих будущих чувствах, я полагаю, что моя признательность в состоянии возрасти, и она сделает это. На мой взгляд, она слишком глубока и горяча, чтобы позволить себе охладиться с годами или пойти на корм червям, и я смею обещать Вам, что благодаря лучу солнца, каким Вы обогрели весьма скудную почву, она, даже если и не принесет прекрасных и обильных плодов, то, по крайней мере, не умножит количество шипов и колючек, которые, как правило, при подобных обстоятельствах вонзаются в Ваши пальцы, обагряя их кровью.

А теперь вот в чем состоит моя просьба: мой дорогой Дюма, продолжайте оказывать Вашему верному другу-изгнаннику ту же великодушную поддержку, которую он ни в коей мере не заслужил, но которой ныне по многим причинам желает быть достойным.

В заключение примите, дорогой Дюма, мои наилучшие пожелания.

Г. де Шервиль.

P.S. Вы, конечно, помните Шалаш, в котором Вы провели грозовую ночь в 1842 году; Вы не можете не помнить Алена Монпле, оказавшего Вам гостеприимство, а также его парнишку Жана Мари и собаку по кличке Флажок; наконец, Вы прекрасно помните, что я обещал Вам написать историю об этих простых людях, книгу об этом скромном уголке земли? Так вот… берегитесь лавины!..»

* * *

И действительно, три-четыре дня спустя на меня обрушилась лавина.

Это была рукопись, написанная тем же изящным аристократическим почерком, который я узнал на конверте адресованного мне письма.