Читать «От Ленина к Сталину: партийная идеология как стимул советской философии. Лекция в Философском клубе Центра современного искусства «Винзавод» и ответы на вопросы слушателей (без илл.)» онлайн - страница 14

Наконец, я хочу вернуться к разговору о Термидоре и о его границах. Дело в том, что пока одна из сторон в политике не перешла к силовым действиям и не демонстрирует, сколько у нее сил, и не встречает реального сопротивления, мы не можем говорить — так, как говорите вы — о начале какого-то исторического этапа. Политика — это действия не только партийного аппарата. Обе стороны это знали и в определенной степени этого боялись. Когда нам говорят, что Сталин боялся чего-то вроде военного мятежа и заговора генералов, — это правда, потому что он знал, что в стране существует всего три силы: госбезопасность, армия и партийный аппарат. Это значит, что и армия, и госбезопасность могли начать играть свою игру. А вдруг они начали бы игру против Сталина? Подождите, не забегайте вперед с выводами. Когда Сталин пошел ва-банк и не встретил сопротивления — это 1927 год — оказалось, что ему никто не может противопоставить силу на силу. Только тогда мы можем смело сказать: да, переворот начался. Говоря словами Иоффе, «Термидор начался».

Голос из зала. Первый вопрос, Александр Николаевич, к вам. Вы осветили, как я это услышал, два этапа в отношениях между партийной идеологией и советской философией. Первый — послереволюционный, когда практика политической жизни оказывала «фосфоресцирующее» влияние на развитие марксисткой мысли. Второй — после термидорианского переворота, когда прошел этап догматизации. Если выйти за рамки обозначенной темы, то не могли бы вы дать какую-то короткую характеристику отношений между партийной идеологией и философией в позднесоветский период. И… можно ли дать краткую обобщающую оценку влияния идеологии советского периода на то, какой философия на советском пространстве оказалась к концу советского периода?

Александр Тарасов. Вы не правы, я не освещал два этапа, я осветил только один этап. Я вынужден был рассказать, чем это закончилось, иначе всё повисает во времени, и дальше я должен был бы сказать, что наступил «конец истории». Я вам рассказал, что было, а больше ничего не было. Как в классическом британском фильме «Леди Гамильтон», где задают вопрос о том, что было дальше, потом, и получают ответ: «Не было дальше. Не было потом».

Я не могу ответить на обобщающий вопрос о влиянии партийной идеологии на всю советскую философию за весь советский период, потому что не было одной и той же партийной идеологии. В разные периоды было разное. И, наконец, вопрос про позднесоветский период… Слушайте, тут заявлено огромное количество поздних советских философов. Ходите на лекции — и люди вам всё расскажут.

Голос из зала. У меня вопрос к Александру Тарасову. Хотелось бы все-таки конкретизировать, что вы имеете в виду под фразой «не дожали со свободой совести». Надо признать, что преследования церкви в советский период были, если проводить исторические аналогии, сопоставимы с преследованиями христиан в римской империи, а, быть может, и покруче, потому что сроки были более сжатыми. Преследование шло не на протяжении трех веков, но все уложилось в несколько десятилетий. Что вы имеете в виду? Что недорепрессировали, недосажали и недорасстреливали, если говорить практическим, политическим языком?