Читать «Осторожно — люди. Из произведений 1957–2017 годов (сборник)» онлайн - страница 304
Илья Наумович Крупник
Я повернул назад по тропке и вышел к берегу реки. Отсюда не слышно больше было, как поют возле Семкина ключа на поляне. Я сидел на берегу реки, здесь был такой покой — быстрая, блестящая вода в зеленых ярких берегах, — и ожидал, когда они окончат петь, все стесняясь выйти к ним на поляну.
Что когда-то говорил он о жизни? Жизнь она и есть любовь, а любовь это действие. Вот, он говорил, цель…
Потом я увидел, как оттуда, по тропке в соседние деревни идут вдоль реки женщины. Они проходили, здоровались со мной, и я встал, тоже поклонился им. Лица у женщин были хорошие. На их белых платках и нарядных кофточках видны мне были брызги воды.
— Что ж ты раньше не приходил, милый? Мужиков-то у нас мало. Попел бы с нами, — заулыбались мне оставшиеся у ключа, когда я вышел наконец на поляну.
Мне дали литровую стеклянную банку, и я тоже выпил чистейшей, но вовсе почему-то не ледяной воды. Ее и правда хотелось пить все время. Умываться ею с удовольствием под летним солнцем на зеленой поляне. А одна, смешливая, даже обрызгала меня всего, окуная в воду пучок веток с намокшими листьями.
— Не-ет, ты не вытирайся, ты не вытирайся! Семена вода и мужчине очень полезная.
Потом я долго сидел и слушал, когда и кого и чем вылечивал он. Что было тут истиной, а во что хотелось верить — разве это можно отличить?.. Двадцать лет исполнилось сегодня, как он умер. И протяжный, приглушенный голос смешливой женщины с пучком веток, что «вся когда-то одеревянела», у меня до сих пор в ушах:
— А он лицо мне шабрит, лицо мне шабрит тихонько, и рот у меня открылся и — поела!
Я вышел опять по тропке вверх, к деревне. Бревенчатые избы стояли тут редко, и почему-то никого и нигде не было видно. Как писал в молодости С. X.?.. — «необходимо прямое, коренное воздействие на жизнь»…
Два белых платочка, две красные одинаковые кофточки показались, когда я обернулся, из-за бугра на тропе, по которой я шел. Две старушки, я обогнал их недавно, возвращались с ключа в деревню. Потом с одной из них, Марьей Алексеевной, я медленно пошел дальше. Было тихо и по-прежнему кругом никого. Только паслась поодаль лошадь у единственного стога на зеленом пригорке и с нею тоненький, прямо песочного цвета жеребенок.
— Это раньше у нас деревня была большой, — рассказывала мне Марья Алексеевна и показала рядом со своим домом пустое место, где стоял когда-то «шалаш» — его башня.
— А когда мать у него умерла, — рассказывала мне Марья Алексеевна, — умерла она в девяносто четыре года, он в ее дом перешел. Сам уж был старик, а все равно дом матери перестроил с Кузьминым нашим, плотником, чтоб окошки стали не в ряд, а как у него в картинах были. От этого, Семен говорил, туда свет по-другому проходит. Сказка. Вот он себе сказку и построил. Чтоб рисовать.
— Да он не рисовал, говорят, последние годы.
— Как не рисовал? Это они не знают. А я спрятала.
— Что?.. У вас картины?!
— Картины. И бумажка его тоже есть, красным чернилом она написана.
