Читать «Осторожно — люди. Из произведений 1957–2017 годов (сборник)» онлайн - страница 300

— Это был дурак, — качал головой, подтверждая, Михаил Аверьянович. — Это был дурак! — И смеялись, вспоминая, позади меня люди в автобусе.

Пояснение

Когда А. Т-ов это рассказывал мне, он чуть не плакал, объясняя, что пытался в защиту сказать, а ему разные случаи из жизни приводили: как бежал по деревне старый Семка, рукавами взмахивал, как курица крыльями — «С кочки на кочку! С кочки на кочку!» И балахон его дурацкий развевался. Или пускал по течению, вниз по Унже бумажные лодочки и при этом — очень похоже — кричал петухом.

Но это, быть может (пытался я сам уже хоть как-то свести концы с концами), другой «театр» — для самого себя. Подглядеть, может, искоса, как вдруг столбенеют, ни черта не понимая. Взять и выпустить «пар».

Это, честно скажу, когда я вижу, как смотрят исподлобья, очень хмуро или по-дурацки вылупив глаза, почти разинув рот, меня просто подмывает показать ему, Михаилу Аверьяновичу, фигу с маслом прямо под нос!

Ну а он, «Семка», показывал двумя пальцами рожки, плясал и пел или кричал петухом.

Да ведь вообще в любом человеке, как в радуге, тоже не один цвет… Ах нет, — говорил, — помните? — Алеша Карамазов: есть люди глубоко чувствующие, но они придавленные! И шутовство у них вроде злобной иронии. «Злобной»? Но разве у него так?..

Мне рассказывал Александр Гаврилович, что привозил он к нему умных людей из Горького, что-бы поглядели они его картины, и Семен Александрович потом ему говорил:

— Думаешь, ученых твоих кто заинтересовал? Забавный старик, который отрекомендовался «Семом». «Юродивый», как сказал, я ж расслышал, про меня этот, из Горького. Кто что ищет, тот то и находит, такой и показывается ему жизнь.

Продолжение рассказа художника А. Т-ова

Боже мой, Боже мой… Его не уважали, старого человека, такого человека никто не уважал!.. «Семка». Шут. Старый дурак.

Господи, какая постоянная, какая многолетняя горечь в душе, когда собственный народ вокруг тебя, рядом с тобой, С. X., не принимает, не понимает, для каждого ты — «чудак», для каждого ты — чужой… Так можно во всю свою жизнь действительно свихнуться, тронуться умом — от неразделенной любви.

Я лежал в гостинице в К. После автобуса пообедал в столовой и больше я никуда не пошел. Городок был маленький, гостиница полупустая, я лежал на койке, издали смотрел на закрытое окно, там темнело, летало много ворон, очень быстро, наискось, снизу вверх, прямо густая туча ворон там летала, и я хорошо помню, о чем думал: доживу ли я, к примеру, до 2000 года?.. 2010-го? 2015-го? Когда сам буду глубоким стариком.

Я вскочил, выхватил из папки, стал раскладывать на кровати в ряд акварели (тут больше были акварель и карандаш), потом вывалил все наброски. Потом начал ставить один за другим свои листы подальше, на стул, и опять, опять я разглядывал: дороги; поля к вечеру, будто сверху; застывший на дороге автобус; река с бревнами, разбросанными, как спички; в четыре яруса колокольня, стоящая в воде по пояс, и белые жилые башни, уходящие в лес, и еще, еще — самые разные женские старые, в платках и молодые мужские, в кепках лица, фигуры, и еще — резкие, прямо до неба, отвесные глинистые берега, а внизу маленький возле этюдника, совсем озябший Святой Лука-живописец. Неужели все это ни к чему… Тревога моя, жалость, любовь, цвет, мои находки, ритм. Как передать мою — и при этом многих! — жизнь?..