Читать «Осень в Петербурге» онлайн - страница 40

– Если устраивать алтарь, так навсегда, Матреша. А твоя матушка, когда я уеду, верно, захочет сдать эту комнату кому-то еще.

– А когда вы уедете?

– Пока не знаю, – отвечает он, избегая ловушки. И следом: – Траур по умершему дитяти скончания не имеет. Ты это хочешь от меня услышать? Вот, я сказал. Это правда.

То ли оттого что она замечает, как изменился его тон, то ли слова его задевают девочку за живое, но ее приметно передергивает.

– Если ты вдруг умрешь, твоя матушка будет до конца своих дней скорбеть о тебе. – И, к собственному удивлению, он добавляет: – И я тоже.

И это правда? Нет, покамест нет, но, возможно, станет ею.

– Тогда можно мне зажечь для него свечу?

– Да, можно.

– И следить, чтобы она не гасла?

– Да. Но почему для тебя так важна эта свеча?

Матрена неловко мнется.

– Не хочу, чтобы он был в темноте, – наконец отвечает она.

Странно, но и ему порой видится нечто подобное. Корабль в море, бурная ночь, мальчик падает за борт. Борясь с волнами, как-то ухитряясь держаться на плаву, мальчик в ужасе кричит: набирает воздуху в грудь и кричит, набирает и кричит, взывая к кораблю, который был ему домом и который уже не дом его больше. На корме качается фонарь, к которому прикован взгляд мальчика, – крапинка света в пустыне воды и мрака. Пока я вижу этот свет, говорит он себе, я не погиб.

– Можно, я сейчас и зажгу? – спрашивает девочка.

– Как хочешь. Но портрета мы ставить не будем, пока не будем.

Она зажигает свечу, ставит ее под зеркало. Затем с доверчивостью, берущей его врасплох, снова садится на кровать, прислонясь головою к его плечу. Вдвоем они смотрят на ровное пламя свечи. С улицы внизу долетают крики играющих детей. Пальцы его стискивают плечо девочки, он прижимает ее к себе. Он чувствует, как под рукою его складываются одна за другой мягкие, отроческие косточки, точно птица складывает крыло.

8

Иванов

Он засыпает, как засыпает каждую ночь, с намерением отыскать дорогу к Павлу. Однако этой ночью его будит – почти сразу, как кажется, – голос, тонкий до бестелесности, зовущий с улицы внизу. «Исаев!» – вновь и вновь терпеливо взывает голос.

Ветер свистит в камышах, вот и все, думает он и благодарно проваливается назад в забытье. Лето, ветер в камышах, синее небо, испещренное высокими облаками, и он, насвистывая, шагающий вдоль ручья с тростью в руке, которой он лениво постукивает по камышинам. Взлетают, шелестя крыльями, ткачики. Он останавливается, замирает, вслушиваясь. Кузнечики тоже вдруг примолкают, всего только и слышно, что звук его дыхания да шелест камыша на ветру. «Исаев!» – зовет его ветер.

Он вздрагивает и просыпается. Глухая ночь, в доме все стихло. Подойдя к окну, вглядываясь в тени и в лунный свет, он ждет повторения зова. Вот наконец. Та же тональность, те же длительность и интонация, что у слова, еще отдающегося в ушах, но это не человечий зов, а тоскливый собачий вой.

Значит, это не Павел зовет его, а всего только существо, для него чужое, – собака, воющая от тоски по отцу. Что же, пусть собачий отец, кем бы он ни был, спустится в холод и тьму и примет в объятия свое неуклюжее, смрадное чадо. Пусть теперь он успокаивает свое дитя, пусть убаюкивает его колыбельными песнями.