Читать «Октав Панку-Яшь. Долго еще до вечера?» онлайн - страница 16

Дедушка прочитал всю газету, маме надоело смотреть в окно, папа исправил утюг и сказал: «Будет держаться до морковкина заговенья», я кончил выскабливать десятый каштан (забыл вам сказать, что я делаю себе из каштанов бусы, потому что, забыл вам сказать, в свободное время я — старый вождь племени Ту-Максана-Юкути, то есть, в переводе с языка команчи Самый-Храбрый-Из-Храбрых, а сокращенно Сахрахра). И тут мой брат наконец-то пришел.

Он пришел и принес дедушке домашние туфли. II принес маме невиданно голубую шаль. И принес папе галстук, как говорится в песне, просто, просто загляденье. И принес мне водяной пистолет.

Я тут же побежал в ванную заливать его водой. Я хотел обрызгать первым брата. Но в пистолете была трещинка. Малюсенькая трещинка, как раз там, где не должно быть ни единой трещинки. И вся вода вытекала. Я попробовал залепить трещинку мылом, но когда нажимал на курок, вода вместе с мылом выходила тоже в трещинку, а не в ствол.

Я услышал, как брат зовет меня:

— Эй, Сахрахра! Как стреляет?

— Здорово! Потрясный пистолет!

Не мог же я сказать ему правду. Мой брат кончил школу и поступил на работу на завод «Автобус». В тот день он получил первую зарплату. И на свои первые деньги купил мне пистолет. Не мог я сказать ему правду. Не мог — и все тут!

— Давай на кухню, Сахрахра! Я торт принес.

— Потом! Не променяю я на торт самый потрясный в мире пистолет!

И черт его знает отчего вдруг разнюнился, как девчонка. Конечно, не из-за того разнюнился, что пистолет с трещиной. А так, слезы брызнули — и все, в жизни это бывает!

ХОТЯ БЫ СЛОВЕЧКО

ПЕРВЫМ ПОДОШЕЛ с утешениями Раду:

— Брось, все пройдет!

Потом подошла Лия:

— Выше голову!

Потом Ион:

— Не расстраивайся! Бывает.

Теперь, оставшись в классе один, он думает о них с признательностью. Какие славные друзья. Все ребята поторопились выскочить на перемену, а эти трое почувствовали, как он нуждается в утешении, и задержались, чтобы выразить его. Он только сейчас и понял, кто ему настоящий друг, а кто нет. Эта несчастная четверка по арифметике оказалась пробным камнем дружбы. У кого душа за него болит, кто ему настоящий друг, небось, не выскочил из класса, не побежал играть, а подошел к нему и сказал: «Брось, все пройдет!», «Выше голову!», «Не расстраивайся!»…

А Барбу? Барбу, которого он считал больше, чем другом, может, даже больше, чем братом, что он сделал? Он первый вылетел в дверь. Пулей вылетел. Даже не оглянулся в его сторону… Конечно, зачем ему оглядываться? На кого смотреть? На несчастного неудачника? Плевать ему, Барбу, на несчастного неудачника! Он умчался играть в угадай, в пятнашки, а то, может, и насмехаться с девчонками над его несчастьем. Ладно, Барбу, ладно-о! Вот как, по-твоему, должен вести себя человек, с которым ты дружил почти четыре года, не считая детсадовских. Может, еще придешь ко мне, когда понадобится велосипедный насос. А то и хватит смелости прийти телевизор смотреть, когда будет играть «Рапид». Нет у меня насоса. Был да весь вышел. Нет, лучше не стану врать, есть, только я его тебе не дам. Почему? А так. Портится. Расходуется. Ведь и ты не хотел испортить себе перемену, израсходовать ее на то, чтобы подойти к другу и сказать ему одно слово, одно словечко утешения. Мне от тебя ничего другого и не нужно, только «Брось, все пройдет», «Выше голову», «Не расстраивайся». Я не прошу тебя плакать на моем плече. Не прошу рвать на себе волосы. Мне довольно одного слова, одного словечка… Хочешь прийти ко мне в воскресенье смотреть телевизор? Нельзя. Почему? А так. Я не стану его включать. Терпеть не могу «Рапид»! Меня не интересует, с кем и когда он играет. С сегодняшнего дня болею за раховских бочкарей. Хорошая команда. Все в национальной сборной. Рапидовцев побьет, когда захочет, как захочет и с каким счетом вздумается. Никаких проблем! И когда она станет их бить, я буду смеяться — рот до ушей, буду прямо кататься от хохота. Ведь и ты сейчас смеешься, тебе дела нет, что я как на иголках. Тебе в пятнашки играть загорелось? Ладно, Барбу, ладно… Почти четыре года дружбы, не считая детсадовских, это тебе пустяки. Ты положил их на весы против двадцатиминутной перемены — и перемена перетянула. Что ж… У каждого своя мерка, своя совесть. Я, по крайней мере, ни в чем не могу себя упрекнуть. Может, только в том, что в твою дружбу наивно верил. В чем я перед тобой провинился? Скажи, в чем? Молчишь? А почему молчишь? Может, потому, что не хочешь спорить со мной, когда я так расстроен? Не-ет! Тебе наплевать на меня! Ты молчишь, потому что я прав. И поскольку уж речь зашла о правоте… У меня есть марки. Две «Австралии» со штампом, из серии кенгуру.