Читать «Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря» онлайн - страница 42

— Вы непристойно ведете себя, моя милая, — заявил Моня. — Таким женщинам, как вы, нельзя одеваться мужчинами; чтобы вы это усвоили, вы получите сто палок.

  Несчастная задрожала как осиновый лист, но, повинуясь жесту Мони, солдаты сорвали с нее одежду.

  Ее нагота замечательно контрастировала с наготой татарина.

  Тот был высок ростом, с изможденным лицом, на котором светились спокойной злобой крохотные глазки; своей худобой его члены подобали бы Иоанну Крестителю, после того, как тот уже пожил в пустыне на одной саранче. Его руки, грудь и голенастые, как у цапли, ноги густо заросли волосами, а обрезанный пенис благодаря порке укрепился и топорщил налитую пурпуром головку, напоминавшую цветом блевотину опившегося красным вином пьянчужки.

  Кельнерша, классический образчик немки из-под Брауншвейга, обладала тяжеленным задом; глядя на нее, можно было подумать, что коренастая кобылица люксембургской породы попала в компанию племенных жеребцов. Льняные волосы придавали ей очень поэтический вид, такими, должно быть, были и знаменитые рейнские ундины.

  Пряди льняных волос свисали ей до середины бедер, того же цвета лохмы полностью покрывали и мясистый лобок. Весь облик этой женщины так и дышал крепким здоровьем; солдаты почувствовали, как их члены сами по себе взяли на караул.

  Моня потребовал себе кнут, который ему тут же и принесли. Он протянул его татарину.

— Свинья некрещеная, — крикнул он ему, — если хочешь сохранить свою шкуру — не жалей шкуру этой потаскухи.

  Татарин, не отвечая, со знанием дела изучал орудие пытки, состоявшее из кожаных ремешков, усеянных металлическими опилками.

  Женщина плакала и просила по-немецки пощады. Ее бело-розовое тело содрогалось. Моня велел ей встать на колени, затем ударом ноги заставил задрать повыше пышный зад. Татарин со свистом рассек сначала кнутом воздух; потом, подняв руку повыше, замахнулся, было, с силой своим орудием, но в этот миг несчастная кельнерша, у которой не попадал зуб на зуб, звучно пернула, чем вызвала смех у всех окружающих и даже у татарина, который выронил кнут. Моня хлестнул его шпицрутеном по лицу, пробормотав:

— Идиот, я велел тебе ее пороть, а не смеяться.

  После чего он передач шпицрутен татарину и велел, чтобы набить руку, сначала немку выпороть, чем тот, равномерно чередуя удары, и занялся. Уд азиата, оказавшись совсем рядом с пышным задом пациентки, торчал как кол, но, несмотря на всю похоть, рука татарина

опускалась, не сбиваясь с ритма, гибкий прут шпицрутена посвистывал в воздухе, потом с отчетливым хлопком прочерчивал очередную полоску на натянутой коже.

  Татарин оказался настоящим художником, и следы от его ударов сплетались в сложный каллиграфический рисунок.

  Пониже спины, над самыми ягодицами постепенно отчетливо проступало слово курва.