Читать «Обвиняется в измене» онлайн - страница 150

— Доброе утро, — жалко улыбнулся он ей и шмыгнул за дверь, чувствуя, как сверлит его спину чужой взгляд, иронично насмешливый и презрительный одновременно.

«Ну и черт с ней, — подумал Волков, натягивая сапоги, — сегодня же пойдем в загс и распишемся. Плевать на все! Не отдадут же меня под суд?»

В дверь постучали. Открыв ее, он увидел одного из сотрудников отдела Кривошеина.

— Раненый пришел в себя, — зябко потирая руки, вместо приветствия сообщил тот. — Сергей Иваныч уже там.

— Едем, — затягивая пояс, засуетился Антон.

— Да нет, — усмехнулся гость, — нам на аэродром. Ночью из Москвы пришло распоряжение вам срочно вернуться. За подписью заместителя наркома. Так что собирайтесь.

— Счас, — бросил Волков и, не обращая внимания на стоявшую в прихожей квартирную хозяйку, рванул за ручку дверь комнаты Тони. Она была заперта.

На Лубянке Семену каждую ночь снились жуткие сны — то он видел себя перебирающимся по тонкому, подточенному водой льду, сжимая в руках выломанную на берегу слегу; то наваливалась душная темнота подпола в деревне и явственно чудился запах гнилой картошки и соленых огурцов-желтяков, которыми впору заряжать пушки для стрельбы по немецким танкам; то вдруг выплывало из тумана и приближалось к нему лицо сумасшедшей, грязной, расхристанной бабы, встреченной в одной из сожженных деревень, когда он добирался к линии фронта. Женщина тянула к Семену скрюченные пальцы, намереваясь схватить, и, нехорошо улыбаясь голубым, запавшим ртом, требовала: «Люби меня, люби!».

А то раз привязалась во сне мелодия танго «Люблю» в исполнении Георгия Виноградова — эту пластинку часто крутили на заставе до войны: «Вам возвращаю ваш портрет, я о любви вас не молю, в моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю». Она, эта мелодия, звучала в ушах, как отзвук давно и безвозвратно прошедшего времени. Кажется, в его сне, словно на бумажной разноцветной наклейке пластинки, танцевали пары — топтались, сосредоточенно глядя под ноги, и, не удержавшись на черном вертящемся диске, с душераздирающим криком соскальзывали с его края в багрово отсвечивающую пустоту, но тут же на диске появлялись новые пары, чтобы, спустя некоторое время, тоже соскользнуть в багровый туман, а вслед им хищно сверкал штырек, на который насажена пластинка…

По ночам, просыпаясь от собственного вскрика, Семен обычно долго лежал, прислушиваясь к тишине одиночной камеры, — ни стука капель из крана, ни шагов по коридорам, ни звуков проехавших по улице машин — единственное узкое зарешеченное окно выходило во внутренний, глухой двор-колодец.

Страшно и ужасно, сбежав из немецкой камеры смертников, с превеликими трудами добравшись до линии фронта и перейдя ее, в конце концов оказаться в одиночной камере у своих. И тут же возникла другая мысль — да, страшно и ужасно, но противоестественно это или закономерно? Он сам поверил бы безоглядно человеку, пришедшему оттуда, да еще рассказывающему такие вещи, от которых у слабонервных могут встать дыбом волосы.