Читать «О чем говорит писатель» онлайн - страница 15

Люди все принимают всерьез. Зайдите постричься второй раз к тому же парикмахеру, и он возомнит, что вы отдаете предпочтение именно ему, его великолепному мастерству, станет гордиться, что он настоящий парикмахер, не то что те пропойцы которые глушат жидкость для укрепления волос и не могут продержаться на работе больше десяти лет. Он относится серьезно к своей парикмахерской профессии и считает, что к ней надо относиться серьезно. Можно научить гориллу стричь вдвое быстрее и лучше, только этот парикмахер наверняка скажет: «Ее загипнотизировали. Вот проснется, и увидите, никуда она не годится».

В то утро, встав с постели, я вдруг заорал: «Сегодня — тот день!».

Я стал бриться, хотя мне было все равно, как я выгляжу. Ну, похож на старого забулдыгу, который с утра торчит у пивнушки, ну и что? Наплевать на все, если я знаю истину: я молод, красив, я писатель, и это — мой день. По радио пел Чабби Чеккер, и я стал подпевать ему: «Ну-ка, мама, дай-ка бэби крекер».

Встал под душ, и кто говорит, что пятьдесят пять лет — это много? Только не я. Вот выпью черного кофе, закурю крепкую сигарету, и тогда посмотрим.

Писать. Мне всегда казалось, снизойди на меня великое озарение — я могу библию написать, и каждый раз великое озарение оборачивается десятком вещей, которые вроде бы не так уж и плохи, но все-таки не священное писание, но сегодня, черт побери, будет иначе. Я напишу священное писание. Пей кофе, раз, пей кофе, два, пей кофе, три, — мир, утро, жизнь, я, — до чего же хорошо!

Первая чашка выпита, новая пачка «честерфилда» открыта, сигарета вынута, спичка зажжена, пламя — к кончику сигареты, глубокая затяжка, еще глубже: «Господи, сегодня же — тот день».

Идеи? Хоть завались. Персонажи? Никогда еще ни у одного писателя не было таких замечательных персонажей. И где-то в далекой-далекой глубине табачный дым щекочет ноздри сонным собакам, они прыгают от радости, бегут по следу, захлебываясь лаем, потому что вот он, запах хитрой рыжей лисы, и сегодня мы ее поймаем; собаки, лисы, вдохновение, искусство — все будет наше. Нас теперь ничто не остановит, и все будет совсем новое, да еще деньги получишь. На свете не найдется редактора, который посмеет такое отвергнуть, сказав (как он всегда говорит, принимая себя всерьез): «Начало хорошее, середина слабее, а к концу нам стало ясно, что мы можем на этом погореть». Он скажет совсем другое: «О’кей, только назовите приемлемую сумму. Дважды в неделю нам предъявляют иск на три миллиона долларов, что для нас весьма накладно. К тому же это не рассказ в прямом смысле, но, сказать по правде, нам очень хочется напечатать вашу вещь, хотя мы не знаем, чем она нам так понравилась; поэтому уж, пожалуйста, нe заламывайте слишком высокую цену».

Все утро, целых сорок четыре минуты, я чувствовал, что это мой день. И это был не только день, которого всю жизнь ждал я, — такого дня ждет каждый. Я чувствовал себя избранником, человеком, к которому этот день наконец пришел. Я был таким избранным, что едва выносил самого себя, со своими сомнениями, неверием, угрюмостью, пришибленностью, безразличием усталостью, с этим своим вечным: «Все образуется».