Читать «Нос (1886. Совр. орф.)» онлайн - страница 10
Николай Васильевич Гоголь
Он приехал домой, едва слыша под собою ноги. Были уже сумерки. Печальною или чрезвычайно гадкою показалась ему квартира после всех этих неудачных исканий. Вошедши в переднюю, увидел он на кожаном запачканном диване лакея своего Ивана, который, лежа на спине, плевал в потолок и попадал довольно удачно в одно и то же место. Такое равнодушие человека взбесило его; он ударил его шляпою по лбу, промолвив: «Ты, свинья, всегда глупостями занимаешься!»
Иван вскочил вдруг с своего места и бросился со всех ног снимать с него плащ.
Вошедши в свою комнату, маиор, усталый и печальный, бросился в кресла и наконец, после нескольких вздохов, сказал: «Боже мой! Боже мой! За что это такое несчастье? Будь я без руки или без ноги — все бы это лучше; но без носа человек — черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, — просто, возьми да и вышвырни за окошко! И пусть бы уже на войне отрубили, или на дуэли, или я сам был причиною; но ведь пропал ни за что, ни про что, пропал даром, ни за грош!.. Только, нет, не может быть», — прибавил он, немного подумав: «невероятно, чтобы нос пропал; никаким образом невероятно. Это, верно или во сне снится, или, просто, грезится; может быть, я как-нибудь, ошибкою, выпил вместо воды водку, которою натираю после бритья себе бороду. Иван дурак не принял, и я, верно, хватил ее». Чтобы действительно увериться, что он не пьян, маиор ущипнул себя так больно, что сам вскрикнул. Эта боль совершенно уверила его, что он действует и живет наяву. Он потихоньку приблизился к зеркалу и сначала зажмурил глаза с тою мыслью, что авось-либо нос покажется на своем месте: но в ту же минуту отскочил назад, сказавши: «Экой пасквильный вид!»
Это было, точно, непонятно. Если бы пропала пуговица, серебряная ложка, часы, или что-нибудь подобное, — но пропасть, чему же пропасть? И притом еще на собственной квартире!.. Маиор Ковалев, сообразя все обстоятельства, предполагал едва ли не ближе всего к истине, что виною этого должен быть не кто другой, как штаб-офицерша Подточина, которая желала, чтоб он женился на ее дочери. Он и сам любил за нею приволокнуться, но избегал окончательной разделки. Когда же штаб-офицерша объявила ему напрямик, что она хочет выдать ее за него, он потихоньку отчалил с своими комплиментами, сказавши, что еще молод, что нужно ему прослужить лет пяток, чтобы уже ровно было сорок два года. И потому штаб-офицерша, верно из мщения, решилась его испортить и наняла для этого каких-нибудь колдовок-баб, потому что никаким образом нельзя было предположить, чтобы нос был отрезан: никто не входил к нему в комнату; цырюльник же, Иван Яковлевич, брил его еще в среду, а в продолжение всей среды, и даже во весь четверток, нос у него был цел, — это он помнил и знал очень хорошо: притом, была бы им чувствуема боль, и, без сомнения, рана не могла бы так скоро зажить и быть гладкою, как блин. Он строил в голове планы: звать ли штаб-офицершу формальным порядком в суд, или явиться к ней самому и уличить ее. Размышления его прерваны были светом, который блеснул сквозь все скважины дверей и дал знать, что свеча в передней уже зажжена Иваном. Скоро показался и сам Иван, неся ее перед собою и озаряя ярко всю комнату. Первым движением Ковалева было схватить платок и закрыть то место, где вчера еще был нос, чтобы в самом деле глупый человек не зазевался, увидя у барина такую странность.