Читать «Новый Мир ( № 9 2008)» онлайн - страница 229

Глазунья зала Чайковского помогает звукам, но мешает слушателям — амфитеатр выносит тебя на вершину (пик) скалы, где ты подставляешь грудь сразу всем ветрам — и полезным и вредным.

2. “Плач Иеремии”. Красоту музыки с некоторых пор я измеряю собственным страхом, возникающим во время культпоходов. Странно, но это касается только музыки, в кино или в выставочных залах я чувствую себя совершенно спокойно.

Тревога возникает в Большом зале консерватории или в Зале Чайковского, в театральных помещениях. Возможно, это как-то связано со страхом толпы или посттравматической реакцией на захват террористами “Норд-Оста”, но тревога включается, как только начинает звучать музыка и я погружаюсь в лиловое облако мыслеобразов.

Балконы и амфитеатры только кажутся надежными, но на самом деле подвисают в воздухе. Впрочем, даже если ты сидишь в партере (то есть как бы на земле), то все равно продолжает действовать то же самое.

Раньше я думал, что это реакция на информационные поводы, когда внутреннее напряжение события передается тебе, невидимые информационные волны прошивают тело, подключая к источнику волнения. Ну как же, ведь по “Школе драматического искусства” обязательно должна бродить тень изгнанного руководителя; ведь если приезжает Венский филармонический, то событие это столь нерядовое, что вполне может притянуть беду.

Постепенно я понял, что безотчетный страх включается, откликаясь на разлитую в воздухе красоту и упорядоченность, ведь музыка — это прежде всего гармония и фон для погружения в собственные глубины: а что там у меня внутри?

Стайки светящихся мальков мечутся в поисках солнечного луча, водоросли шевелятся бородой дна, и бородавки иносказаний густой сетью покрывают акваторию. Музыка — всегда только повод развернуть зрачки на 180 градусов и нащупать болевую точку, то, что саднит. Чем выше градус прекрасного, тем глубже погружаешься, тем четче твои собственные неупорядоченность и хаос.

Музыка течет и истончается, отсчитывая мгновения — совсем как мина замедленного действия, как твоя собственная жизнь, что однажды истечет-истончится вот точно так же. Смолкнет последний звук — и все, finita.

Изгнав Васильева, в “Школе драматического искусства” решили возобновить один из самых известных спектаклей “золотой поры”, когда было видно во все стороны света: начинали “Плач Иеремии” еще на Поварской в 1996-м, затем перенесли на Сретенку и играли до 2002 года, теперь восстанавливают.

Пока без декораций, в концертном исполнении, ибо спектакль построен на

хорах Владимира Мартынова и роли исполняют не актеры, но певцы — те, кто обычно остаются за кадром.

Поскольку не было декораций (важнейшая смысловая деталь — медленно опускающаяся Стена Плача) и костюмов, мизансцены едва обозначили, прочертив пунктиром перемещения, светом отметили лишь несколько главных событий, то все сосредоточились на музыке Мартынова.

Многослойные композиции, возникающие на постоянно звучащем голосовом фоне, похожие на импровизации (но на самом деле тщательно прописанные-записанные партитуры), чередующиеся соло и ансамбли — отдельно женские, отдельно мужские, молитвы и плачи, взывания и стенания, сминаемые умиротворенным воркованием, из-за чего впадаешь в медитацию и не зависаешь в ней только потому, что скамьи у Васильева — арестантские, жесткие, превращающие любой процесс в мучение, — мысль Васильева понятна и очевидна, но теперь, с течением времени, кажется все больше и больше нарочитой, избыточной. Нельзя примешивать к светскому мероприятию привкус послушничества.