Кошачий уют
Куллэ Виктор Альфредович родился в 1962 году на Урале. Поэт, переводчик, комментатор собрания сочинений Иосифа Бродского. Лауреат премии нашего журнала за 2006 год.
* *
*
Памяти Анатолия Кобенкова.
Под крылом самолета о чем-то поет,
и в предсердии что-то сбоит.
В кои веки, хотя и тяжел на подъем,
окунаюсь в заоблачный быт,
в изнурительный праздник неделю подряд,
где нельзя упускать мелочей.
Да и мне ли не знать, каково оно, брат,
терпеливым лицом помягчев,
отрешенно прислушаться: как там внутри —
и с улыбкой вернуться назад.
Ты советовал, Толя: поменьше кури.
Получилось неправильно, брат.
Все неправильно, Толя. Ломая судьбу,
не всегда получается — вверх…
Привезенный с Байкала цветущий бамбук,
как и ты, не прижился в Москве.
* *
*
dir/
Рожденный сказку сделать болью —
беспомощен перед судьбою.
Он курит с горечью во рту.
И пот течет по животу.
И смертный ужас затекает
поверх тетрадного листа,
когда столица затихает —
холодноока и пуста.
Он слепнет от прямого света,
но сокрушается порой,
что предсказуем, как газета,
и мертв, как вечное перо.
И тут — достаточно вранья —
он плавно переходит в я.
Я наблюдает отстраненно,
как застекольная страна
перенатянутой струною
рождает звук, похожий на
безмолвье после карнавала,
которым тешилась душа.
Взрывоопасное начало
11-й ДДШ.
Почуяв приближенье тьмы,
я прячется в суммарном мы.
Мы — дети страшных зим России;
мы — дети страшных зон России.
И значит — всякая весна
самодовольна и грязна.
Весна бесстыдно обнажает
пласты давнишнего дерьма.
Весной свисает с крыши ржавой
сосулек смертных бахрома —
и в темечко живое целит.
Весною повышают ценник;
и даже девушки дают
отнюдь не тем, с кем вместе пьют, —
но тем, кто при бабле. Весною
торгуют клюквой развесною.
И налетевшие грачи
прожорливее саранчи.
Рожденные в года бухие
в нечеловеческой махине,
прицельно сплевывая в грязь,
мы помним грозное вчерась.
Мы видим грязное сегодня,
как переросток-второгодник —
кишенье шумной малышни.
Они талантливы, смешны
и трогательно верят в завтра.
Забыв о точке замерзанья.
* *
*
Все как у взрослых, то есть как в Европе.
Расслабься и по Невскому пройдись.
Надеялся ли вдумчивый Еропкин,
что здесь и вправду станет парадиз?
Воздай респект устроенным фасадам,
на праздничные вывески позырь…
Мне боязно, что под неловким взглядом
все лопнет, словно радужный пузырь, —
и обнажится беспощадный, жалкий,
прекрасный лик Истории самой,
где Шостакович тушит зажигалки,
еще не дописав своей Седьмой.
* *
*
У юности легкоголовой
был странный закон ремесла:
сколь ты ни успешлив и ловок,
но тяжесть на сердце росла.
А ныне иная хвороба
явила приход мастерства:
на сердце легко до озноба,
но как тяжела голова.
Ars poetica
Сырые обои. Матрац на полу,
где ты отдавалась мальчишке, щеглу,
исчадию читанных книг,
ценить не умевшему миг.
Нам на ночь ключи от квартиры пустой
вручили как кошкам — обжить новострой.
