Читать «Новый Мир ( № 6 2007)» онлайн - страница 190

45 На это проницательно указал Д. Дарский — см. в кн.: “„Моцарт и Сальери”, трагедия Пушкина. Движение во времени”, стр. 111.

46Сопоставление этих двух случаев см.: Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999, стр. 24, 43.

47 “А. С. Пушкин в воспоминаниях современников”. В 2-х томах, т. 1, стр. 188 — 189.

48См., например, две последние работы Н. Н. Мазур о лирике Пушкина: Мазур Н. О мышиной беготне, Пушкине, Марке Аврелии и об условно-функциональных контекстах. — В кн.: “Шиповник”. Историко-филологический сборник к 60-летию Р. Д. Тименчика. М., 2005, стр. 250 — 260; Мазур Н. “Брожу ли я вдоль улиц шумных” и стоиче­ская философия смерти. — В кн.: “Стих, язык, поэзия. Памяти М. Л. Гаспарова”. М., 2006, стр. 343 — 372.

 

Немотивированность бытия

Ирина Мамаева. Земля Гай. М., “Вагриус”, 2006, 320 стр.

Место действия — периферийная глухомань государства, “самый дальний от райцентра поселок”, карельская деревня на озере, где все, по хрестоматийному исконному порядку, “крестятся и водку пьют”, — земли брошенные, вычеркнутые из общего движения рвущейся к прогрессу, стремительной жизни. Действующие лица — сельчане, обжившие пустошь, деревенская молодежь, молчаливо признающая превосходство над собой всякой “крутой” горожанки, пенсионеры и алкоголики, оставшиеся умирать на пепелище коммунистической стройки, затерянные, забытые в общем бедламе, как сама их земля. “Деревенская тематика” — многократно проработанная рудоносная жила, на-гора выдавшая все, на что, казалось бы, была способна, в творчестве как покойных, так и ныне живущих шестидесятников, — диктует ограничение сюжетного пространства и тематической перспективы: обнаружить здесь нечто новое означает никак не меньше, чем выйти на некий этапный, литературный и человеческий, уровень, — однако в случае с творчеством Ирины Мамаевой дело усложняется тем, что новизна эта сознательно подается как ретроспекция.

Новая жизнь, выбранная автором для переопределения реальности, непрерывно монтируется из смысловых вспышек, знаковых кадров, сформировавших память и психику того или иного действующего лица. В конце-то концов, следование пресловутой “деревенской тематике” в “Земле Гай” есть не смысл, но способ: авторская установка подачи человеческого материала, усугубление обыкновенности — то есть выбор такой точки места и времени, которая могла бы выступить моделью всего мироздания. Деревня подходит идеально — в качестве сгустка итога и первоначала одновременно, в качестве архетипа первоосновы — и вместе с тем наглядного доказательства краха, распада, расщепления всяких основ. Действие, разворачиваясь в деревне Куйтежи (“Ленкина свадьба”), в поселке Гай (“Земля Гай”), происходит, однако, и по ту сторону времени; вне этого второго плана реальность происходящего ничем не объяснима и уж тем более ничем не оправдываема — во всяком случае, если под оправданностью понимать привычное “мера за меру”, а под объяснимостью — логику причинно-следственной связи, вытекающую из закономерности общего хода вещей. Архетипичность ситуаций, куда вгоняет своих персонажей Мамаева: ситуация первой любви, ситуация рубежа, выбора, ситуация смерти — оттеняется экстремальностью внешних условий, ясность мотивировки перебивается яркостью кадра. Логическая конструкция сломана, сбита любимыми героями Мамаевой, подстраивающими мир под собственную систему координат; этот явный смысловой сбой, это странное сочетание искомой осмысленности бытия и ничем не прикрытого абсурда делает прозу Мамаевой необходимой читателю современной литературы в его попытках понять эту литературу и себя самого.