Читать «Новый Мир ( № 5 2004)» онлайн - страница 252

Точно замечено о сопряжении эмигрантских житий с “осовремениванием религиозной проблематики”, о том, что каждая новая биография короче предыдущей, так как идеи уже были высказаны, остается лишь иллюстративный материал и т. д. Эмигранты, Борис Зайцев в частности, и сами писали о том, как — в тамошних житийных книгах — деятели русской культуры выходят из истории и становятся персонажами мифа. И “погибшая Россия приобретает черты небесного воинства”. Все так: мученические венцы, “последние могикане”, что же мы потеряли… Но как же хороши иные из них, и как много они, действительно, дали сюда: и “Державин” Ходасевича, и книги Берберовой, и беллетризованные жития святых Б. Зайцева и Шмелева. И хотя позднее, в пятидесятые, традицию житийной биографии, как замечает Пономарев, некоторые авторы продолжают как бы по инерции, выходит все равно здорово. Корней Чуковский в письме к Зайцеву назвал его книгу “Чехов” (1954) поэтической и “осиянной”.

Несмотря на то что иконостасы и пантеоны (эмигрантский и советский) типологически во многом родственны, останутся просто талантливые и неталантливые книги, верно ведь?

Вано Сирадегян. Две новеллы. С армянского. Перевод Тиграна Акопяна. Предисловие Анаит Баяндур. — “Дружба народов”, 2004, № 1.

Великолепный рассказчик, таинственный и в своем роде одиозный писатель, политик-оппозиционер, неизвестно где находящийся ныне, Вано, как считают любящие его прозу критики, — “наш армянский Шолом-Алейхем”. Здесь два рассказа: “Анжик” (1983) и “Жаль ребенка” (2000 — 2001).

“Надо просто довольствоваться чувством, что сегодня пьешь тот же кофе, что и пятнадцать лет назад. Не исключено, что это давно уже не тот кофе, возможно, что вкус уже другой, но память вкуса подсказывает: вкус тот же. Не исключено также, что, если когда-либо будет потеряно и чувство вкуса, память вкуса не позволит догадаться об этом. Возможно, что, когда приблизится смерть, привычка жить не позволит догадаться и об этом. <…> Нет никого, кто явился бы из небытия на свет Божий по своей воле, и, значит, жизнь не может быть наказанием, потому что нельзя наказать невинного. Никто не рождается по своей воле, значит, не для того дарована ему жизнь, чтобы потом он с ужасом чувствовал свой уход. По большому счету, жизнь не может оплачиваться коварством. Уход в иной мир должен быть неосознаваем, как не бывает осознанным рождение. Обратное было бы нелогичным.

Ты не можешь чувствовать конец своего бытия, потому что невозможно почувствовать последний миг перед уходом. Поймать и прочувствовать этот последний миг не дано никому, ибо невозможно осознать и миг предпоследний. И так — до бесконечности, потому что никто до конца и не будет верить в неотвратимость последнего момента. „Не должен верить”, — пробормотал Одинокий”.