Читать «Новый Мир ( № 4 2003)» онлайн - страница 3

бьет его на лету клюет в закрылья рыдает в ухо —

не Эринии ль часом? — Орест! и снова: Орест! — Орест

Александрович открывает глаза, жена толкает

за плечо: — Ты храпишь, дорогой. Умойся, обед готов, —

и Орест Александрович... впрочем, увольте от описаний

торжества удачной охоты и россказней за столом,

ибо мы только запах слышим, а разговоры —

бу-бу-бу — можно вообразить: см. картину Перов

“На охоте” или что-нибудь в этом роде...

И опять самовар на столе, рядом кот и на стуле пес,

и отпотевший лафитник, целиком уже опустевший,

и портрет Александра, отца Ореста, в рамочке на стене,

обшитой дедом еще до Германской мореным дубом,

заподлицо подогнанным плотно доска к доске.

И Орест Александрович с женой и двумя сыновьями,

с домочадцами и зашедшими на огонек

все сидят распаренные, разомлевшие под абажуром,

говорят все сразу, не слыша друг друга, галдят,

а Орест Александрович безотрывно смотрит куда-то,

глаза чуть навыкате, цвета мыла хозяйственного, глядит

не моргая на дальний объект, в недоступную точку,

машинально покручивая усы, а усы, как я мог забыть,

это тема особая, он умел их носить шикарно,

как предмет фамильной гордости, фабрил и стриг

исключительно сам, хотя иногда, бывало,

их сбривал и ходил унылый и скучный, как все,

ну так вот, он в усах и глядит за черту куда-то,

и постепенно всё замолкает, и меркнет свет.

Режиссер! говорю, фотограф! кричу, художник!

запечатлейте на память скорей групповой портрет.

Но слова мои тонут во мне, и я постепенно

замолкаю и сам и вместе со всеми молчу...

Как не хватает все-таки здешних немцев,

думаю я, вспоминая Алтай, кустанайскую степь,

фиолетовые лога в росе, в многоярусной дымке,

и закаты вполнеба, свист сусликов из степи,

и потемки, камнем падающие на землю,

меловые мазанки украинские, а победней

белорусские хатки, обовшивевшие юрты казахов,

серые срубы русских, времянки из камыша

ингушей — всех переселенцев и ссыльных,

с кем столкнула судьба, и вдруг — дома посреди всего

как оазисы — крепкие, лаженые, в палисадах,

где не только тыква и брюква, но и цветы, дома

немцев с их обихоженными огородами

и дорогами неразбитыми вопреки всему.

Помню сквер на Большой Грузинской возле посольства,

сотни выстаивающих за визой в один конец,

и вытоптанный, помертвелый после их отъезда

на непонятную родину предков, да и где она? что?

этнос-танатос? зов языка? или место рождения?

память запахов, лиц и лет? или страшные сны,

а еще страшнее счастливые, когда просыпаешься

весь в слезах, неизвестно где, и не можешь заснуть?

Я и в Германии их встречал, пилигримов вечных

за неведомой чашей Грааля, немногословных, скупых

на откровения, и только по затаенным жестам

можно было бы догадаться, о чем они

намеревались порасспросить, но гордость, гордость,

этому ни научиться нельзя, ни отвыкнуть, unmцglich! nein!

Вот я снова у дома, где когда-то родился,

а напротив дом Тихомировых, но постой, постой,

что за терем растет-вырастает, вбирая старый

внутрь себя, ручной, деревянный, в два этажа,