Читать «Новый Мир ( № 3 2003)» онлайн - страница 11

Было бы ей меня послушать. Когда живешь под одною крышей, такого, сколько ни прячь, не спрячешь. Сколько ж следить за каждым шагом — ровно ты партизан в засаде. Анфиса умна и не слепа. Пошла у нас веселая ярмарка. Счеты-пересчеты, разборки. “Мать мужа у дочери отнимает, ей надо порушить мою семью”. Пытался принять огонь на себя: “Что ты бросаешься на нее? Мне выговаривай, я не маленький”. Ну, ей не докажешь: “Какой с тебя спрос? Она тебя сразу разглядела. Приметила: глаз у тебя доверчивый”. — “Мой глаз — значит, моя и вина”. — “Твой глаз, ее сглаз. Твоей вины нет. Мужик никогда не виноват. Его помани, он и готов. Будто не помнишь?” Ну как не помнить? Помню. “Женись — не пожалеешь”... Теперь-то я распознал и понял, в кого моя жена удалась и от кого у нее талант.

Софья Петровна сперва не отбрехивалась. Бросит словечко — и молчок. Вся красная, как осиновый лист. Но Фису смирением не уймешь. Дух переведет, сил накопит, воздуха в легкие наберет и снова за свое: “И ведь чувствовала... Когда я шла в район, сердце ныло. Подсказывало, что дома делается”. Софья Петровна говорит: “Тихо оно тебе подсказывало”. — “Себе не верила, все надеялась, что хватит у родной матери совести”. Этим Анфиса ее и достала. Софья Петровна вдруг поднялась, лицо от волнения стало белое, и с маху по столу — кулаком: “Все, дочка, наслушалась я тебя. Теперь помолчи, меня послушай. Раз уж о совести речь пошла, мне есть что тебе сказать, моя ясочка. Все правильно, я его попросила. Прости, что я живая, не мертвая, что следом за отцом не отправилась. Ты мать убить готова. За что? За то, что я тебя гладкой вырастила, жить научила, всегда заботилась? За то, что отчима не привела? Ты, мать не спросясь, с мужиком явилась, я слова поперек не сказала, а ты подумала обо мне? Легко мне на простыне вертеться, пока тебя топчут каждую ночь? Легко мне было его просить? Чуть ли не кланяться-христарадничать? Я ведь не трясогузка нынешняя, не шлюшка какая, не те мои годы... Была бы ты хорошая дочь, хоть посочувствовала бы матери...” — “Так, может быть, — Анфиса кричит, — мне вам еще спасибо сказать? Мужем не делятся...” — “Ах, не делятся? А ты поделись, дрянь бессердечная, мужа твоего не убудет. Смотри, Анфиса, не промахнись. Одной щелкой мужика не удержишь. Ему еще и душа потребуется. А у тебя заместо души только трухлявая деревяшка”.

Долго они не унимались, долго друг дружке шерсть трепали, не день и не два, но больше для вида и для порядка, чем от злости. Вышло в конце-то концов по-тещиному.

Как быть-то? Либо живи, как жил, либо круши все до основания. Пусть остается Софья Петровна одна на свете, а ты бери Фису, которая уже ходит тяжелая, и сматывайся незнамо куда.

И стали мы жить одной семьей. Конечно, иной раз женщины сцепятся, тогда вмешиваешься: “Кончайте шуметь. От ваших свар голова трещит. Уйду от вас в лес на две недели”. Тут они быстро входили в норму.

Анфиса, само собой, психовала: “Вырастет у меня живот, она тебя совсем оседлает, весь ей достанешься”. Софья Петровна тоже за словом в карман не лезла: “Стыд поимей, о чем ты маешься? Не за дитё — о том, чтобы матери, не дай бог, чуть больше не перепало. Нет у тебя другой заботы, сучка ты этакая, ревнючая”. Ну да ведь женщину не вразумишь.