Читать «Новый Мир ( № 11 2007)» онлайн - страница 204

Никто (кроме заведомых — правда, немалочисленных — противников автора) не сомневается, что Гурский остроумен, язвителен и ради красного словца никого не пожалеет. В романах это лишь один из пластов текстостроения, здесь основной принцип книги. “Наше всё — всё наше” — естественно, сугубо пародийное, игровое произведение. Однако и здесь видится серьезный подтекст.

По сути дела, Гурский сражается с двумя малосовместимыми мифами. С одной стороны, это — криптоистория, теория мирового заговора, поиск сионских мудрецов и т. п., с чем можно бороться только смехом (достается, однако, инверсивно и обратному, положительному, но до комизма гиперболизированному толкованию роли известного народа в мировых истории и культуре). С другой стороны, что менее очевидно, это — деконструкционистские, постструктуралистские, интертекстуальные штудии, могущие также приобретать черты непреднамеренного комизма. Легкое развлекательное чтение оборачивается взглядом иронического скептика-рационалиста, борца с химерами сознания.

 

Анри Волохонский. Воспоминания о давно позабытом. М., “Новое литературное обозрение”, 2007, 112 стр.

Ленинградско-израильско-германский на разных этапах жизни поэт Анри Волохонский, одна из самых загадочных фигур отечественного андеграунда, предлагает непростую по жанру книгу. Это и автобиографические очерки, и литературные анекдоты, и эссе о поэзии и жизни, и стихотворения, и переводы (14-й главы Книги Бытия, Джона Донна и солдатской ругательной песенки о Цезаре в галльском триумфе, взятой из Светония). Иными словами, перед нами “смесь”, синтетический осколочный жанр, давший в новейшей литературе яркие и непохожие друг на друга образцы (“Альбом для марок” Андрея Сергеева, “Записи и выписки” Михаила Гаспарова, “Конец цитаты” Михаила Безродного).

Нелюдимость и экстравагантность Волохонского (сам поэт объясняет их несклоняемостью своего имени и невозможностью образовать от него отчество) выделяют его даже на фоне ленинградской богемы пятидесятых — семидесятых, в целом приветствовавшей анормативное, “авангардное поведение”. Не желая писать традиционную автобиографию (“Многие говорили мне: напиши воспоминания. Так же, как это делают другие. Но кто такие эти „другие”? Вероятно, подразумеваются тоже поэты, что-то такое вдруг вспомнившие. Но меня останавливало то обстоятельство, что один из них уже схлопотал по морде пощечину именно в связи со своими воспоминаниями, которые кому-то не понравились. Там, наверное, было то, что мне самому в этом жанре не по нраву, а именно — донос. А доносов мне сочинять не хотелось”), он начинает повествование не с собственного рождения, а с возникновения Космоса из Хаоса: этот, вроде бы иронический, ход весьма символичен. Волохонский наполняет мистикой быт, а в эзотерических просторах видит форму обыденности. Подробный каталог послевоенной массовой песни (и советской официальной, и городского романса) соседствует с изящным, хотя и отчасти пародийным анализом пушкинских текстов.

Вообще, Волохонский — блестящий филолог, но это филология не системного познания, а частных наблюдений и практических литературных выводов. Вот заметочка о появлении Ираклия Андроникова у Вагинова и Заболоцкого, а вот другая, об одной запятой у Хлебникова: подобные заметки могут показаться мелочами, но именно в россыпях таких мелочей совершаются открытия (вспомним заметочки Харджиева, например). Здесь же — бесценные комментарии к текстам покойного Алексея Хвостенко, поэта и соавтора Волохонского (им, в частности, принадлежит знаменитый благодаря БГ текст песни “Под небом голубым”; у соавторов, впрочем, было: “Над небом голубым…” — как говорится, дьявольская разница!).