Читать «Новые идеи в философии. Сборник номер 12» онлайн - страница 69

Если бы в течение времени в каждый вновь наступающий момент Я должно было в особом акте определять себя понятием того, что оно должно, то тогда, конечно, оно было бы в своем первоначальном единстве неопределенно и было бы только определяемо всегда в бесконечном времени. Но такой определяющий акт мог бы сделаться во времени возможным лишь в противоположность некоему сопротивлению. Но это сопротивляющееся и актом определения принуждаемое начало не могло бы быть ничем иным, как чувственным влечением; поэтому необходимость такого долженствующего продолжаться во времени самоопределения была бы достоверным свидетельством того, что влечение не окончательно еще умерщвлено, как мы это, однако, предположили при подъеме к жизни в Боге.

Через действительное и совершенное умерщвление влечения уничтожается сама эта бесконечная определяемость и принимается в единое абсолютное определение. Это определение есть абсолютно простая воля, возводящая столь же простое долженствование в побудительный принцип силы. Предоставьте силе этой протекать до бесконечности, как ей надлежит, изменение касается лишь ее произведений, но никоим образом не ее самой, она – проста, и направление ее едино, и единым разом завершено оно.

Итак, воля есть та именно точка, в которой умопостижение и созерцание или реальность тесно проникают друг друга. Она – реальный принцип, ибо она абсолютна, и неудержимо определяет она силу, сама себя, однако, держит и носит; она – умопостигающий принцип, она прозревает себя, и она созерцает долженствование. У ней способность исчерпана сполна, и схема божественной жизни возведена в ней в действительность.

Бесконечное действие самой силы существует не ради себя самого, не как цель; но оно существует лишь для того, чтобы свидетельствовать в созерцании бытие воли.

§14

Так наукословие, содержание которого сводится к умопостижению осуществления измеренной нами выше абсолютной способности, заканчивается познанием себя самого, как простой схемы, но и как необходимого и незаменимого средства, переходя в теорию мудрости, т. е. в совет, по усвоении достигнутого в нем познания, чрез которое единственно только и возможна себе самой ясная и без смятения и колебания на себе самой покоящаяся воля, – отдаться снова действительной жизни; не – познанной в ее ничтожности – жизни слепого и неразумного влечения, но долженствующей стать в нас зримой божественной жизни.

Фр. Шеллинг.

Иммануил Кант

Хотя Кант и умер в глубокой старости, он не пережил себя. Только некоторых из своих ожесточеннейших противников пережил он физически, но всех их зато он пережил духовно, и пламя идущих далее него лишь помогло отделить чистое золото его философии от примесей времени и явить его во всем его чистом блеске. Общественное влияние всякого великого писателя зависит отчасти от отношения противоположности, отчасти от отношения соответствия его с эпохой, в которой он живет. Первое отношение, обыкновенно первоначальное, превращается затем, однако, раньше или позже в другое. По естественному закону всякая крайность требует себе противодействия, и поэтому на духовно и нравственно расщепленную и утерявшую всякое единство эпоху воздействие столь прекрасного и мощного духа не могло повлиять иначе, как возвышающе. После периода эклектического и развязного философствования, когда обыденный человеческий рассудок принимался за обсуждение также и умозрительных проблем, кое-как сохранившихся в памяти путем традиции, – внутреннее единство, строгая цельность как бы из одного куска изваянного труда, взошедшего к источникам всякого познания, должны были, даже независимо от его содержания, только одной его формой и общим его методом внушать серьезное отношение к делу и глубокое уважение. В особенности молодое поколение должно было чувствовать неотразимую притягательную силу Кантова труда и как счастливой находке радоваться формам, благодаря которым оно получило возможность обсуждать с легкостью не только предметы науки, но и жизни; и притом с не меньшей, а даже с большей основательностью, чем прежде. Посреди ожесточенной борьбы само время привело, между тем, к моменту, когда Кант оказался в совершенной гармонии со своей эпохой, явившись для Германии наивысшим провозвестником и пророком своего духа. Отнюдь не неверно будет сказать, что только благодаря великому событию французской революции он приобрел то всеобщее широкое влияние, которое его философия сама по себе никогда бы ему не доставила. Не случайно, думали иные из пламенных его последователей, встретились вместе оба эти, в их глазах равно важные, переворота. Восхищенные открывшимся перед ними зрелищем, они усматривали в этой встрече волю судьбы, не понимая, что причиной обоих этих великих событий был один и тот же давно уже зревший дух, который, соответственно различному характеру народов и обстоятельств, проявился там в реальной, здесь в идеальной революции. Подобно тому, как, благодаря Кантовой философии, в Германии быстрее, чем где-либо, образовалось определенное суждение относительно революции, точно так же и обратно: пережитое потрясение всех до сего момента прочно признанных основ придало всеобщее значение убеждению в вечных, неизменных, себе довлеющих началах права и общественного порядка, сделавши изучение Кантовой философии, которой, по-видимому, предстояло сказать последнее и решающее слово в этом вопросе, потребностью даже практиков и политиков. – Краткость ее нравственных формул, сделавшая возможной более определенную оценку моральных фактов; ригоризм нравственных и правовых основоположений, ею защищавшихся, а также возведение их в сферу, независимую от всякого опыта, долженствующего будто бы проверять их, – все это обрело в великом зрелище той эпохи свое подтверждение, свою параллель и богатейший материал применения. Если с отливом революции, по-видимому, наступил также и отлив для Кантовой системы, то причину этого знаток будет искать не столько в прекращении случайной поддержки интереса к последней со стороны первой, сколько в реальном внутреннем соответствии и равенстве обеих, ибо обеим им в равной мере общ чисто отрицательный характер и неудовлетворяющее разрешение противоборства между абстракцией и действительностью, противоборства, непреодолимого для последней в умозрении, для первой – на практике.