Читать «Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1» онлайн - страница 86
Николай Михайлович Любимов
Что ни шаг, то овраг зиял в «гусиной» программе, и вместе с тем она была перегружена сверх всякой меры. Так, в восьмом классе после embarras de richesses – нам надлежало одолеть былины и другие виды русского народного творчества, «Слово о полку Игореве», «Песнь о Роланде», «Гамлета», «Дон-Кихота», «Мещанина во дворянстве», «Женитьбу Фигаро», «Разбойников»; мы делали скачок прямо к русской литературе первой половины XIX века (наше знакомство с западной литературой Шиллером и кончилось); на русскую литературу XVIII века, даже на поэзию Ломоносова и Державина, даже на «Недоросля» был тоже почему-то накинут стыдливый покров. В программе для девятого класса значились «Казаки», «Война и мир», «Преступление и наказание», «Обломов», «Вишневый сад», Горький, Блок, «Железный поток» и «Цемент».
Попробуйте перенести детей сапожников, огородников, парикмахеров, страховых агентов из трехоконных или пятиоконных домишек с геранями и фуксиями на окнах, с ковриками, огибающими «зальцу», из домишек, где – через сени – нужник «с поддувалом», – попробуйте перенести их во дворец короля Клавдия или графа Альмавивы, заставьте их под разбойничий посвист российской метели вообразить знойную Андалусию, заставьте Олю Хромову, дочь почтальонши Матрены Сергеевны, зажить жизнью королевы Гертруды или маркизы Доримены!.. Софья Иосифовна этого достигала. На одном уроке она упомянула Полежаева и добавила, что, если бы Николай I не отдал его в солдаты, из него, по мнению критиков, вышел бы крупный поэт. Сидевший впереди меня Георгий Новиков обернулся и прошептал:
– Вот спасибо царю! А то бы мы и Полежаева проходили!
Но это был цветок невинного школьнического юмора. Не всем литература давалась легко, не все были наделены быстрокрылой фантазией, но на уроках Софьи Иосифовны не было скучно.
Софья Иосифовна читала вслух с артистизмом «мастера художественного слова».
Ее чтение – это исток моей читательской и переводческой преданности «Дон-Кихоту». Я тогда же стал лелеять мечту изучить испанский язык, чтобы житие Рыцаря Печального Образа прочесть в подлиннике.
Ее чтение – это исток моей неиссякаемой любви к «Детству» Горького. Не впадая в вульгарное актерство, Софья Иосифовна создавала образы действующих лиц. Я так и слышу, как она передает молитвенный напев бабушкиных акафистов:
– Радости источник, красавица пречистая, яблоня во цвету!..
В «Вишневом саде» Софья Иосифовна играла за всех. И мы видели жалкую в своей комичности фигуру Епиходова и барственного Гаева, проникались юной беззаботностью Ани и вместе с Любовью Андреевной оплакивали гибель вишневого сада, плакали над облетевшим садом ее жизни. После чтения мы расходились по домам тихие, погруженные в только что воспринятое, словно побывали на истинно чеховском спектакле.
Когда Софья Иосифовна читала «Лес шумит» Короленко, нам все время слышался тревожный шум леса, на фоне которого звучала характерная речь старого «дида». Не там ли исток моей с годами все углубляющейся любви к Короленко, к его некрикливому, скромному музыкальному и живописному дару (стоит вглядеться хотя бы в светотень его очерков и рассказов, вслушаться в его по-украински певучую речь), к его умонастроению, роднящему автора «Чудно́й» с, казалось бы, страшно далеким от него автором «Бесов»? Не дрожит ли
