Читать «Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1» онлайн - страница 207

Николай Михайлович Любимов

Побывал я на вечерах Кирсанова и Сельвинского в Клубе ФОСП (Федерации объединений советских писателей) на Поварской (теперь там Правление Союза писателей СССР).

Сельвинский читал так, что даже его стихи из «Электрозаводской газеты», в которых я потом не мог отличить, где же кончается графоман я где начинается халтурщик, слушатели принимали восторженно. Дикция у Сельвинского была такая, что хоть сейчас на сцену. Когда он читал «Балладу о барабанщике», казалось, что кто-то выбивает четкую дробь:

Барабаны в банте,Славу барабаньте,БарабарабаньтеВо весь. Свой. Раж.НиВ Провансе —НиВ Брабанте —Нет барабанщиковТаких. Как. Наш.

У Сельвинского был обаятельный тембр голоса. Цыганская его хрипотца струною гитары рокотала в «Цыганских рапсодиях»:

Гей-та гойп-та гундаа́лаЗадымило дундаа́лаПрэндэ-андэ-дэнти-воляТнды Р-руды ду́ндаала.

А несколько лет спустя он пел включенный им в стихотворение «Охота на нерпу» куплет из итальянской песенки «Marechiare» не хуже иных профессиональных певцов.

Чернявый карапуз Кирсанов заставлял забывать о своей невыгодной наружности и легкой гнусавости. Он, как и Сельвинский, был мастером эстрадного жанра в поэзии, но только менее изощренный и не с таким широким голосовым диапазоном. Он читал «Германию», вернее, почти всю ее пел на мотив «шимми», и я слышал, как прусским шагом проходит по Берлину полк:

Фридрих Великий,подводная лодка,пуля дум-дум,цеппелиннн…Унннтер-ден-Линннден,пружиннной походкойПолкоставляетБерлиннн.

А чуть погодя – жалобный, унылый звук флейты:

Стены Верденав зареве утр…Пуля в груди —костеней!Дома, где Гретхени старая Mutter, —Кайзер Вильгельмна стене…

После перерыва – тягучее обсуждение. Одинаковой окраски слова сыплются шелухой. От них спирается воздух. И только когда на эстраде вырастает высокий, костлявый пародист Архангельский с лицом, похожим на череп мулата, слушателям дышится легко.

Архангельский, равный Ираклию Андроникову в искусстве перевоплощения, жестче и тоньше Андроникова. С помощью художественных средств, характерных для пародируемого автора, Архангельский намекает на события литературной жизни, в которых участвовал пародируемый, и выставляет это его участие в смешном виде. Он доводит до абсурда его стилевую систему. Иные из его пародий убийственны. Он пародирует Фадеева так, что его пародия превращается в пародию на Льва Толстого, но только вступившего в Коммунистическую партию и марксистски подкованного: слова взяты Архангельским из советского лексикона, синтаксис и интонация – толстовские.

На эстраде Архангельский начинает с краткого предисловия:

– Товарищи! Я принадлежу к тому немногочисленному, уже вымирающему племени, которое не умеет выступать в прениях. (Смешок в зале.) Поэтому разрешите мне вместо выступления прочитать пародию.

– Просим! Просим!

Неизмеримо больше, чем современная литература, значил для меня театр, и потом я дам себе полную волю о нем вспомнить.