Читать «Немножко о Ленине» онлайн - страница 2

Стали гадать, что скажет. Ну, и сказал.

Сказал:

— Энгельс говорит, что на улицах современного города невозможно вооруженное выступление.

Сказал. Сказал в то время, когда по всей России несся огненный смерч революции.

Ничего не чувствовал, ничего не предчувствовал. Знал только то, чем был набит, — историю социализма. Так и пошло.

Искренний и честный проповедник великой религии социализма. Но, — увы! — на этого апостола не сошел огненный язык дара Духа Святого, нет у него вдохновения, нет взлета, и нет огня.

Набит туго весь, как кожаный мяч для футбола, скрипит и трещит по швам, но взлететь может только от удара ногой.

Этим отсутствием чуткости можно объяснить благоденствие и мирное житие провокаторов рука об руку с честнейшими работниками-большевиками.

Этим можно объяснить и бестактность «запломбированного вагона».

Энгельс не мог предвидеть этой пломбы и не мог дать своей директивы.

Что касается провокаторов, то ведь, мало слышат их, потому что слова и дела их всегда соответствуют и даже превосходят самые яркие лозунги «обрабатываемой» ими партии, — надо чувствовать, как они говорят и делают. Для людей, лишенных этой чуткости, всегда будут происходить события, которых они никак не ожидали.

Разве не дискредитировано теперь слово «большевик» навсегда и бесповоротно?

Каждый карманник, вытянувший кошелек у зазевавшегося прохожего, говорит, что он ленинец!

— Чего ж тут? Ленин завладел чужим домом, карманник — чужим кошельком. Размеры захватов различные, — только в этом и разница. Ну да ведь большому кораблю большое и плавание.

Ленинцы, большевики, анархисты-коммунисты, громилы, зарегистрированные взломщики — что за сумбур! Что за сатанинский винегрет!

Какая огромная работа — снова поднять и очистить от всего этого мусора великую идею социализма!

Большевики хотели сделать смотр своим приверженцам en grand.

Порадовать свое сердце.

Мне приходилось часто слышать ленинцев на маленьких уличных митингах. Их антураж всегда был трогательно хорош.

Один раз, в знаменитую ночь после милюковской декларации, какой-то большевик на углу Садовой требовал отказа от аннексий и контрибуций. Стоящий рядом со мной молодой солдат особенно яро поддерживал оратора, — ревел, тряс кулаком и вращал глазами.

Я прислушалась к возгласам солдата.

— Не надо аннексий! Долой! Ну ее к черту. Опять бабу садить! Долой ее, к черту!

Вот кто поддерживал ленинцев:

— Опять бабу садить!

Солдат искренно думал, что аннексия — это баба, которую собираются куда-то садить. Да еще «опять». Значит, она и раньше сиживала, эта самая аннексия.

В другой кучке центром был высокий солдат-хохол, старательно уверявший, что министров надо выгнать, иначе «хидра реакции поднимет свою холову». А рядом стояла старуха, утирала слезы и умиленно приговаривала:

— Дай ей Бог, сердешной, пошли ей Господи! Уж намучавши, намучавши…

Все это похоже на выдуманную фельетонную юмореску, но даю вам честное слово, что это слишком глупо, чтобы было выдуманным.